исторические мифы и историческая наука мнение
skeptimist
skeptimistskeptimist (Блог Андрея В. Ставицкого)
Соотноси всё с вечностью
История и миф
В современной науке до сих пор преобладает мнение, что она свободна от мифа и принципиально с ним не совместима, что миф как нечто донаучное и иррациональное успешно научным мировоззрением преодолевается. Но исследования мифа в его расширительном толковании, как образно-символически отражаемой действительности [См.: 1] показывают, что, несмотря на традиционное противопоставление науки и мифа, последний активно и постоянно вторгается в сферу науки [См.:2], буквально ее переполняя [3, с.4].
Происходит это уже хотя бы потому, что, будучи, продуктом определенного исторического развития, наука вырастает из локальной деятельности человека и неизбежно строится на знаниях локальных и относительных истин. При этом человек распространяет свой опыт на всю природу, невольно прибегая к мифологизации и совсем не замечая, что «творимая людьми в определенную историческую эпоху, реальная наука обрастает и сопровождается своей мифологией» [2, с.203]; той мифологией, которая в отличие от мифа архаичного его носителями как миф не распознается [См.: 4].
Тому примером может служить хотя бы знаменитое изречение Исаака Ньютона «гипотез не измышляю». Но наука в силу локальности своего знания не может обладать достаточной для абсолютно точного вывода информацией. В процессе познания она вторгается в «сумеречную зону» непознанного, домысливая то, чего ей не хватает, и потому, по мнению А.Ф. Лосева, работает исключительно с гипотезами [5, с.226-227, 348].
Но всегда ли история способна вырваться из ловушки «эгоцентрических» представлений и преодолеть свои ретроспективные заблуждения? Способна ли она освободиться от политических установок и быть выше «партийных» требований и социальных ожиданий? Может ли она подняться над эпохой? Однозначного ответа на эти вопросы нет.
Возможности науки оказались в значительной степени преувеличенными, расстояние от выводимости до истинности стало непреодолимым, но обязательства, возложенные на историю, надо было выполнять. И чтобы добиться желаемого, чтобы выполнить возложенный на нее социальный и политический заказ, история поневоле переходит в режим мифа. С его помощью она восполняет недостающие звенья и, делая предположительное и воображаемое действительным, создает иллюзию ответа. И тогда становится ясным, что история начинается с мифа и заканчивается им, обретая форму сказки, притчи или анекдота, где первое развлекает нас и приобщает к прошлому, а второе и третье – помогает жить и, опираясь на прошлое, творить будущее.
По мнению некоторых мыслителей, смысл истории в том, чтобы переписывать ее заново. И ее переписывают каждый раз, смещая акценты в ту сторону, которая выгодна тем или иным политическим силам; меняя прошлое, в зависимости от того, каким его хотят увидеть сейчас. В этом и заключается основная задача социальной, политической и исторической мифологии. Так возникают мифы: большие и малые, формирующие общественное политическое, социальное и национальное сознание; определяющие стратегию и тактику развития конкретных социальных систем и отношений; «отмывающие» или порочащие ту или иную систему, отдельных политических деятелей или события, связанные с ними; вычеркивающие из истории то, что на самом деле происходило, или создающие миф о том, что не произошло, но в мифической действительности прошлого могло и даже должно было произойти.
«Под воздействием социальных мифов история возникновения и развития государств и этносов, как правило, искажается настолько, что ее объективный анализ можно осуществить только путем критического сопоставления различных источников. Однако так в теории. На практике во многих случаях подобный анализ серьезно затруднен из-за пристрастной субъективности авторов или заказного (т.е. изначально лживого) характера большинства источников информации. По сути дела, вся письменная мировая история с самого начала является объектом постоянных манипуляций» [10, с. 330].
В результате, перейдя в режим мифа, она незаметно для всех превращалась из отрасли научного исследования в способ массового самовнушения, когда люди принимают во внимание скорее не объективную, а субъективную реальность, поскольку она понимается ими избирательно, субъективно, но воспринимается как то, что произошло именно так, как они его хотят видеть и воспринимать.
Нужны ли исторические мифы?
История — это наука, как любит подчёркивать известный популяризатор Михаил Родин. Мифам в ней не место. Если мы говорим об исторических мифах, то говорим и о массовом сознании, пропаганде — о чём угодно, но не о самой истории. Разве история как наука не ошибается? Разве ей не приходится периодически менять представления?
Конечно, приходится, иначе зачем историки были бы нужны? Но наука — компас. Он может быть неисправен, может неточно указывать на север — из-за аномалий или магнитных бурь. Однако без компаса мы рискуем потеряться и раз за разом наступать на одни и те же грабли.
История учит тому… что ничему не учит. Надеяться на то, что широкие массы вынесут что-либо для сегодняшнего дня из исторических примеров сложно. Зато история не в смысле науки, а в смысле знаний среднего человека служит цели создания идентичности народов. Неслучайно в XIX веке нарождающиеся националисты разных стран будто по команде побежали писать историю, попутно сочиняя мифы про великих предков, великие события и т.д.
В конце концов, «Александр Невский» — выдающийся фильм, вдохновлявший людей на борьбу в годы Великой Отечественной войны. Хотя с точки зрения истории поводов его раскритиковать много.
Мифы идентичность-то, может, и формируют. Только как они это делают, видно по результатам. С красивых рассказов о великих предках и о древней истории (зачастую весьма далёких от истины — романтизм же!) начинался, например, германский национализм, плавно перетёкший в нацизм.
Слабость же мифов в том, что они не соответствуют реальности. Раньше, при монополии государства на пропаганду, можно было довольно долго ограждать мифы от критики. А сейчас сложно найти страну, которая была бы полностью отгорожена от внешнего мира. Но даже внутри жёстко контролирующих информационное поле стран живут люди, которые думают. И если мифы расходятся с реальностью, то люди перестают в них верить. Владимир Богданович Резун — это наказание советской цензуре за попытку уйти от неудобных вопросов по поводу Великой Отечественной войны.
Когда информационное поле контролируется, то сомнения где-то на кухне отдельно взятого крамольника в масштабах страны ничего не значит. Даже вражеские голоса большинству советских людей были незнакомы. Система была устойчива, пока сверху не объявили гласность и перестройку.
Получается, что исторические мифы могут сохраняться только тогда, когда ограждены стеной цензуры? Но какова цена? Без свободной дискуссии может ли двигаться историческая наука? А если она не двигается, то какие представления будут в головах даже не у широких масс, а у людей, принимающих решения? И ведь навалом примеров того, как самые дикие фантазии, в том числе и об истории, двигали целые государства к катастрофе.
Жёсткая цензура не обязательна. Достаточно, чтобы большинство СМИ настойчиво поддерживало нужную точку зрения. А о том, что какой-то историк имеет на руках документы, опровергающие её, просто никто не узнает — хотя бы потому, что чаще всего историческая дискуссия слишком сложна для большинства. Да и любят люди простые решения, яркие образы.
Тот же Владимир Богданович с самолётами-шакалами и однозначным, приятным ответом на вопрос «как случилась катастрофа 1941 года?» выигрывает в глазах обывателя у историков, которые пишут что-то скучное про мобилизационное планирование или особенности организационно-штатной структуры мехкорпуса. Их просто не прочитают.
Но Резун и погорел всё на том же конфликте с реальностью. Чтобы высмеять его ошибки, достаточно одного историка, хорошо владеющего языком. И с подобными ему раз за разом происходит та же история.
Но ведь на самом деле мифы прекрасно живут десятилетиями и даже столетиями. В Сирии до сих пор верят, что победили Израиль в Войне Судного дня, в Японии уверены, что древние японцы никакого отношения к жителям Кореи не имеют, — и ничего, мир от этого не перевернулся.
Живут все эти мифы в основном там, где их никто не трогает. Никому нет дела до происхождения японцев, кроме самих японцев. К тому же угарный национализм уже довёл их один раз до Хиросимы.
Если же для кого-то такие мифы станут неудобными, вовсе нетрудно будет довести до сведения тех же японцев сравнение раскопок в Корее и Японии, а у сирийцев просто спросить: «Голаны чьи?».
Опять мы возвращаемся к вопросу: а учит ли чему-то история? Как минимум должна учить.
Я специально не стал делать итоговый вывод в стиле «сегодня мы многое поняли». Лишь постарался изложить аргументы за и против, которые сумел придумать. Кто же прав в этом споре — пусть для себя решат читатели. Напишите об этом в комментариях!
Комментарий от А. Поволоцкого:
Когда-то для меня стало шоком осознание, что книжка «13-я армия в Луцко-Ровненской операции» по объёму сравнима со школьным курсом истории за год. История в сколько-то связных подробностях — это гораздо больше информации, чем хочет и может поместить в свою голову среднестатистический гражданин. В конце концов, никого же не возмущает, что в начальной школе не дают понятие бесконечных десятичных дробей, а в средней— комплексных чисел и римановой геометрии?
Другое дело, что от существенных деталей отклоняться не следует, а «упрощать» — не значит «врать напропалую» или «полностью убирать в тень любые спорные темы». Даже такую специфическую и узкую тему, как «советская медицина в Великой Отечественной» один человек заведомо не осиливает. Хотя бы потому, что только изданная во время войны литература, без архивной информации — это примерно 10 тысяч наименований книг.
Нужно упрощать. Умеючи. И не сводя к «четыре ноги хорошо — две ноги плохо».
Исторические мифы и историческая наука мнение
Роли и функции мифа посвящено множество работ, в том числе и мифу историческому и идеологическому. Можно выделить три основных понимания мифа, распространенных в науке. Во-первых, это архаический миф, главным признаком которого является синкретизм, это упрощенная образная схема мира, объясняющая и предписывающая определенный образ действий. Во-вторых, это художественный миф, распространенный в литературе. И, в-третьих, это социальный обман, вызванный к жизни процессами ремифологизации XX века и использующий искусственно возрожденные механизмы архаического мифа [10, с. 227], поскольку, согласно известному высказыванию М. Элиаде, мифологическое мышление может оставить позади свои прежние формы, может адаптироваться к новым культурным модам, но оно не может исчезнуть окончательно [14, с. 28]. Мы остановимся на третьем понимании мифа и попытаемся определить, что такое исторический миф. Понятие «исторический миф» может иметь несколько значений.
В данной статье под историческим мифом понимается искусственная конструкция, созданная в области исторического знания, но не имеющая в себе реального исторического содержания. Говоря проще, это выдумка, укоренившаяся в историческом сознании. Можно выделить исторические мифы, целиком выдуманные и не имеющие подтверждения в исторических источниках. Это, например, пресловутая фраза Людовика XIV «Государство – это я», о которой речь пойдет дальше или книжка Лео Таксиля «Священный вертеп», написанная в 1879 г. В ней автор заявляет, что покажет подлинную историю католической церкви: ложь, предательство, убийство, стяжательство, разврат. Затем он выпустил «Забавную Библию». Книги Таксиля по большей части собрание сплетен, домыслов, побасенок, непроверенных фактов и сомнительных источников. Но «факты» из истории папства, приведенные в «Священном вертепе» охотно приводились в советских учебниках и научнопопулярной литературе без всякой дополнительной проверки. Вторая разновидность исторического мифа – придание историческим событиям смысла и значения, которыми они не обладают. Так, небольшое пограничное сражение, бывшее, по всей вероятности, в 1242 г. превращается в эпическое Ледовое побоище, Битву за Родину, которое стоит в одном ряду с Куликовской битвой Миф довольно мирно уживался с историческим знанием на протяжении столетий, особенно если принять во внимание характер этой дисциплины на границе научного знания и литературы. Философы и историки XVIII – начала XIX века призывали изгнать мифы и сказки со страниц исторических сочинений.
И наряду с этим одним из главных признаков оказывается простота, схематизм, антиисторизм. Но в этом совпадении идеологического заказа с общественными настроениями кроется куда более серьезная опасность, чем просто идеологизация учебников. Забывание не может по-настоящему избавить от травмы, избавление от мучительных моментов истории обязательно оборачивается отказом от рационального познания, а значит – неизбежностью использования невежества в целях манипуляции» [11, с. 427–428]. Склонность к созданию мифов присутствует в наши дни, причем как на бытовом, так и на профессиональном уровне [4, с. 9–10]. По всей видимости, такова природа человеческого сознания. Мифологизация прошлого – одна из основных составляющих этого явления. Мифологизация активно представлена в историософии, где нет конца рассуждениям о корнях, истоках, путях, ступенях и т.д. [9, с. 253]. Эти архаические или мифологические способы конструирования прошлого, отмечают в одной их своих работ И.М. Савельева и А.В. Полетаев, особую роль играют в идеологии. «Достаточно напомнить, – пишут они, – мифы о первопредках и мифических героях…
Эти два типических элемента архаического знания по сей день выступают в качестве прототипов при формировании образов прошлого (прошлого данной нации и её исторических деятелей)» [9, с. 253]. Однако почему же миф находит свое место в системе исторического знания? Допущение мифа в предметное поле исторической науки, на наш взгляд, происходит по двум основным причинам. Во-первых, историк добросовестно пересказывает непроверенную или откровенно ложную информацию своих коллегпредшественников. Это бывает чаще всего в силу того, что историк недостаточно подготовлен в профессиональном смысле и не всегда способен отделить вымысел предшественника от правды. Кроме того, существует историографическая традиция и доверие к трудам авторитетов. Так появляются и закрепляются представлении о том, что Петр I был «хорошим» царем, а Павел I, напротив, «плохим». Во-вторых, историк может сознательно заниматься упрощением и искажением истории в тех случаях, когда этого требует аудитория. Например, в учебниках по истории для школ упрощение неизбежно. Краткость и понятность изложения требуют определенных жертв. В силу этого именно школьные учебники являются главным хранилищем и рассадником исторических мифов, которые, к тому же, имеют претензии на научность.
В меньшей степени это замечание применимо к учебным пособиям для высшей школы. Однако самой частой причиной создания мифа является политическая и идеологическая конъюнктура. Наиболее ярким примером является случай прямого заказа. Еще с незапамятных времен правители заказывали исторические сочинения, призванные возвеличить их и опорочить врагов. В последние двести лет в этом качестве все чаще выступает государство, а история становиться заложником политики. Достаточно вспомнить целую плеяду советских историков, которые были вынуждены либо писать в духе официальной идеологии, либо в лучшем случае, молчать. «Мало кто из историков, от Фрейзинга до Вольтера, от Полибия до Лависса, от Тацита до Моммзена, во имя науки не был бы на службе у коронованного лица, у государства, у отечества или у какой-нибудь партии», – отмечает М. Ферро [12, с. 47]. Даже крупные историки не избежали участи сознательных миротворцев. Мифы, созданные их пером, получали особую весомость, благодаря их авторитету и таланту. Можно вспомнить великого французского историка Ж. Мишле. «XVI и XVII векам, – пишет он, – я устроил ужасный праздник. Рабле и Вольтер смеялись в своих могилах.
Околевшие божества, истлевшие короли предстали без покрывала. Пошлая история условностей, это стыдливая недотрога, наконец исчезла. Безжалостному анализу было подвергнуто правление покойников от Медичи до Людовика XIV» [1, с. 6]. В этой цитате особенно настораживает не только излишне эмоциональный тон, но и фраза «безжалостный анализ». Именно безжалостный, а не беспристрастный или глубокий. Великий французский историк внес немалый вклад в критику «Старого режима», принеся историческую истину в жертву своим убеждениям. Другой видный французский историк Эрнест Лависс, который был фактически официальным историком Третьей республики распространил свое влияние на многочисленные издания по истории начиная со школьных и кончая обобщающими исторически курсами, которое сохраняется и по сей день. Ф. Блюш отмечает, что для этого историка характерен большой научный подход, но излагая факты истории «Старого режима» и Французской революции он «всё время перемещается из кресла судьи в кресло обвинителя, словно изображает суд истории». В изданиях, предназначенных для взрослых, он более сдержан. Но в учебниках для начальной школы он повторяет устоявшиеся мифы [1, с. 6]. Надо сказать, что Французская революция и предшествовавший ей «Старый режим» стали пробным камнем для отечественных и зарубежных историков. А.В. Чудинов пишет, что образ этих событий принадлежал скорее к сфере мифического, сакрального, чем к области собственно научного знания. Более того, сам процесс формирования этого образа происходил «через сознательное забвение тех исторических реалий, которые противоречили идеализированному представлению о Революции» [13, с. 11].
Создавая «светлый миф» о Французской революции левые и либеральные историки не могли не создать «черную легенду» об абсолютизме, а русские историки, начиная с Н.И. Кареева, использовали термины «абсолютная монархия», «неограниченная монархия», «самодержавие» как полные синонимы. Именно «Старый режим», который представлял сплошное экономическое бедствие, душил не только торговлю, промышленность и сельское хозяйство, но всякое свободомыслие, не говоря уж о правах и свободах, поскольку, как якобы говорил Ришелье, «прав у подданных нет, есть лишь одни обязанности». Короли довели свой народ до полного истощения, в результате чего и произошла Революция [13, с. 70–73]. Здесь уместно вспомнить, что в многочисленных учебниках и даже монографиях повторяются слова Людовика XIV «Государство – это я», которых он никогда не произносил и которые не отражены ни в одном историческом источнике. Более того, такая мысль даже не приходила королю в голову. «В этом фрагменте черной легенды не ничего достоверного» [1, с. 92–93]. Не подтверждается современными историческими исследованиями тезис об «объективной неизбежности» Французской революции [13, с. 282]. Сходные случаи можно найти и в отечественной историографии. Так, например, спор норманистов и антинорманистов в советской историографии был решен однозначно. Здесь свою роль сыграл академик Б. А. Рыбаков. В критической статье А.П. Новосельцева, рассматривается мифотворческая составляющая его трудов. Он отмечает: «Уже в ранних трудах Рыбакова наметилось стремление внедрить в историографию ряд положений и трактовок, не опирающихся на источники, надуманных, конъюнктурных. Пример — его статьи начала 50-х годов о Хазарии» [5, с. 24]. А.П. Новосельцев отметил ряд натяжек в использовании источников. Полулегендарный Кий становится родоначальником туземной династии «и все это для того, чтобы развенчать мифический норманизм, якобы и ныне подрывающий устои нашей исторической науки». Продолжая анализ работы Рыбакова «Киевская Русь и русские княжества в IX–XIII вв.» он указывал, что её автор старается принизить историческое значение Новгорода, второго (после Киева) центра древней Руси, Новгород превращается под его пером в «крепостицу», построенную или самими словенами, или киевским князем в северных пределах государства. Фактически Рыбаков борется даже не столько с тезисом норманистов об основании Древнерусского государства варягами, сколько против возможности рождения восточнославянской государственности на русском Севере. «Вот такой мир истории подарил читателю Рыбаков!
Его фантазия создает порой впечатляющие (для неспециалистов) картины прошлого, не имеющие, однако, ничего общего с тем, что мы знаем из сохранившихся источников. Любая наука нуждается в гипотезах, но то, что делает с историей Руси Рыбаков, к научным гипотезам отнести нельзя» [5, с. 31–32]. Исторические мифы, касающиеся Средневековой Руси, рисуют нам яркую картину, на которой история предстает как магистральный путь объединения земель вокруг Москвы и постоянной борьбы с иноземными захватчиками и князьямисепаратистами, причем такие захватчики как монголы и крестоносцы не только уравнены в опасности для русских земель, но последние в историографической традиции рисуются даже большим злом. Истоки этой традиции стоит искать в позитивистском XIX веке. Историки той поры (русские и зарубежные) пытались объяснить как «мы» стали такими, как оформились нации и современные государства. Историк, объясняя, как формировалась нация, тем самым доставлял людям средства для того, чтобы они могли иметь собственное мнение о социально-политическом развитии своего времени [6, с. 308]. История государств и наций, созданная два столетия органически сочетает реально установленные факты, события, которым придано мифическое значение и откровенно мифологические сюжеты. История превращается в рассказ, действие которого разворачивается в прошлом, но «помогает истолковать события, происходящие в настоящем» [2, с. 12]. Этот исторический рассказ сочетает правдоподобные и мифологические страницы и сам обретает черты мифа, который по выражению М. Леруа призван выполнять объяснительную функцию, помогает «превратить хаос фактов и событий в стройную и логическую картину… помимо истолковательной он играет еще и роль мобилизующую» [2, с. 13]. Этот исторический миф превращается в «вечное повторение, он объясняет современные события с помощью интерпретационных схем, созданных очень давно и не претерпевших с тех пор никаких изменений. Миф – текст, отсылающий к другим текстам, своего рода игра кривых зеркал; сам он давно не отражает никакую реальность» [2, с. 13].
Выше уже говорилось, что простые объяснительные схемы помогают не только выстроить простые, а лучше сказать – упрощенные причинно-следственные связи, но и снять напряжение в общественных группах. Исторические мифы помогают им получить представление о своем прошлом, объединиться и обнаружить образ врага не только в настоящем, но и в прошлом. «Миф черпает свою легитимность, действенность и убедительность в навязчивом повторении одних и тех же аргументов и образов, передающихся из века в век, от автора к автору» [2, с. 18]. Тем самым можно объяснить многие недостатки современного общественного развития и выявить, что в общественных бедах виноваты монголо-татарское иго, бояреизменники, глупые цари или заговоры врагов. Простота таких объяснений и романтическая загадочность помогают «черным легендам» или «белым легендам» закрепиться в историческом сознании, воспроизводиться и фактически подменять истину.
Литература 1. Блюш Ф. Людовик XIV. М.: Ладомир, 1998. 815 с. 2. Леруа М. Миф об иезуитах: от Беранже до Мишле. М.: Языки славянской культуры, 2001. 463 с. 3. Мастогрегори М. Освобождение от прошлого // Homo Historicus. М., 2003. С. 288–297. 4. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 2000. 407 с. 5. Новосельцев А.П. «Мир истории» или миф истории?// Вопросы истории. 1993. №1. С. 23–31. 6. Про А. Двенадцать уроков по истории. М.: РГГУ, 2000. 336 с. 7. Ревель Ж. Возвращение к событию: пути историописания // Homo Historicus. С. 238–240. 8. Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. М.: Дрофа. 2006. 288 с. 9. Савельева И.М., Полетаев А.В. Знание о прошлом: теория и история. Т.1. Конструирование прошлого. СПб. Наука, 2003, 632 с. 10. Савельева И.М., Полетаев А.В. Теория исторического знания. СПб.: Изд-во «Алетейя. Историческая книга», 2007. 523 с. 11. Соловьев С.М. Идеологические мифы в современных учебниках истории // Отражение событий современной истории в общественном сознании и отечественной литературе (1985–2000): Материалы научно-практической конференции, 27–28 октября 2009 года. М., 2009. С. 227–245. 12. Ферро М. Кино и история // Вопросы истории. 1993. № 2. С.47–57. 13. Чудинов А.В. Французская революция: история и мифы. М.: Наука, 2007. 310 с. 14. Элиаде М. Аспекты мифа. М.: Академический проект, 2005. 224 с.