концепцию стадиальности развития языка и мышления связанную с новым учением о языке развивали

Концепцию стадиальности развития языка и мышления, связанную с «новым учением о языке», развивали

Тема готовой работы

Вид работы: Контрольная
Формат работы: Word
Год сдачи: 2017г.
Работа сдавалась 1 раз
Предмет:
Педагогика
Оценка работы:

Вы можете быть полностью уверены в том, что работа «Концепцию стадиальности развития языка и мышления, связанную с «новым учением о языке», развивали» является уникальной, исключающей плагиат и дублирование, использование данной работы (Контрольная) не может вызвать проблем при последующей сдаче и защите.

Содержание

Проблема стадиальности развития языка и мышления развивалась
++ /ответ к тесту/ + В. Гумбольдтом и А. Шлейхером
— Аристотелем и Платоном
— Г.О. Винокуром и В.В. Виноградовым
— никем не развивалась

Морфологические типы языков – аморфных, агглютинативных, флективных выделил
++ /ответ к тесту/ + А. Шлейхер
— Шлейермахер
— Августин
— Буслаев

Теорию стадиальности языка и мышления с генетическим и функциональным анализом слова как узловой единицы языка связывал
++ /ответ к тесту/ + Потебня
— Востоков
— Даль
— Пешковский

Основными формами языковой мысли, считал Потебня, являются
++ /ответ к тесту/ + образ и понятие
— метафора и определение
— описание и рассуждение
— образ и признак

В виде внутренней формы слова, согласно Потебне, выступает
++ /ответ к тесту/ + словесный образ
— функциональный перенос
— художественный образ
— стилистическая окраска

Для доисторического развития человека характерен
++ /ответ к тесту/ + ручной язык
— народный язык
— национальный язык
— письменный язык

Условия и цены

О самой работе

Вопросы по работе

Вопросы по оплате

Источник

Яфетидология

Новое учение о языке (сам его создатель Николай Марр, для которого русский язык не был родным, называл его «новым учением об языке»), известное также как яфетическая теория, теории стадиальности, яфетидология или марризм — теория происхождения, истории и «классовой сущности» языка, с конца 1920-х годов и до 1950-го пользовавшаяся государственной поддержкой в СССР. Опирается на огромное число произвольных и недоказуемых утверждений и относится к псевдонауке.

Содержание

Содержание учения

Кавказовед, археолог и историк Николай Марр (1864—1934), не имевший собственно лингвистического образования, академик Императорской академии наук, в ноябре 1923 года выступил с «Новым учением» (отдельные идеи которого высказывал и раньше, еще в 1900—1910-е гг.).

«Революционность» и масштабность его утверждений, а также вполне реальная репутация Марра как выдающегося кавказоведа и полиглота сделали его теорию привлекательной для большого числа представителей интеллигенции 1920-х годов, его называли «гением» и «Велимиром Хлебниковым науки» (в 1915 Хлебников издал основанную на «математических законах времени» книгу предсказаний «Битвы 1915—1917 гг.: новое учение о войне»). Не следует забывать и то, что Марр претендовал на изучение таких сложных вопросов (происхождение языка, доисторические языки человечества, связь между ними, первобытное мышление, доязыковые средства коммуникации), которыми в то время практически никто из учёных больше не занимался. Многие вполне естественно принимали принципиально недоказуемые (но, тем самым, и принципиально неопровержимые) утверждения «единственного специалиста» в этой области на веру.

Некоторые положения «Нового учения о языке»

Яфетические языки

Существуют так называемые «яфетические языки» (по имени Иафета, третьего сына Ноя). Содержание этого понятия менялось. Сначала они толковались как языковая семья. К такой семье Марр относил языки Кавказа, — прежде всего свой родной грузинский язык, который заставлял учить своих учеников, а также другие картвельские; позже к ним добавились различного рода изоляты, вроде бурушаски, и некоторые скудно сохранившиеся языки древности. Впоследствии яфетические языки трактовались как присутствующая во всём мире стадия развития языка, связанная с классовой структурой общества. Первоначально Марр объяснял повсеместность яфетических элементов миграцией народов, но позже счёл её исконным явлением. Так, латинский язык в Риме якобы был языком патрициев, а языком плебеев — некий яфетический язык; язык басков, угнетённого меньшинства в Испании — яфетический. Диалекты армянского языка (согласно традиционной точке зрения, индоевропейского), обнаруживающие некоторое количество поздних грузинских заимствований, объявлялись яфетическими, в отличие от литературного армянского — языка социальной элиты.

Классовая сущность языка

Язык имеет классовую природу, являясь «надстройкой» над социально-экономическими отношениями; возможно выделить стадии языка, связанные с марксистскими стадиями общества: доклассовым обществом, рабовладельческим строем, феодализмом, капитализмом, а следовательно — должен возникнуть новый язык коммунистического общества. Это будет «новый и единый язык, где высшая красота сольётся с высшим развитием ума». Наиболее примитивным этапом считаются изолирующие языки, высшим — флективные языки, в процессе перехода от стадии к стадии формируются части речи и грамматические категории. Марристы пытались установить относительную хронологию возникновения частей речи (имя, затем местоимение, затем глагол и т. п.)

Происхождение языка

Изменение языка

Семантические изменения

Марризм и другие лингвистические учения

На общую концепцию марризма (идея стадиальности, некоторые положения о связи мифа и языка) повлияли прежде всего основатели лингвистической типологии Фридрих Шлегель и Вильгельм фон Гумбольдт, затем литературоведы и антропологи более позднего периода — Александр Веселовский, Люсьен Леви-Брюль, а из лингвистов — критики младограмматического направления (по терминологии Марра — «диссиденты индоевропеизма») вроде Гуго Шухардта. Проблема скрещения или «смешения» языков всерьёз дискутировалась многими лингвистами начала века, включая И. А. Бодуэна де Куртенэ и К. К. Уленбека, а затем получила развитие в идее «языковых союзов» (разумеется, о полной отмене принципов традиционного сравнительно-исторического языкознания и генетической классификации при этом речь не шла).

Адекватность

Период государственной поддержки

Утверждение учения

Интерес крупных чиновников советской науки и образования к марризму обозначился уже вскоре после его появления. Среди ведущих деятелей нарождающегося советского просвещения, поддерживавших «Новое учение о языке» в 1920-е годы — А. В. Луначарский, М. Н. Покровский, П. И. Лебедев-Полянский, В. М. Фриче, В. Я. Брюсов (упоминающий «яфетидов» в одном из последних стихотворений). С 1927 года не кто иной, как А. Я. Вышинский, бывший тогда ректором МГУ, требовал внедрения марризма в преподавание.

Эта тенденция встретила ответное движение со стороны главного теоретика «Нового учения», при том что до революции он никаких левых убеждений не проявлял. С конца 1920-х годов он начал вставлять в свои труды ссылки на Маркса и Энгельса (порой совершенно механически притянутые: например, он говорил, что «палеонтология речи предсказана самим Марксом» и приводил длинную цитату из Маркса, где речь шла о палеонтологии в обычном смысле). С этого же времени Марр утверждал, что его учение является истинно «марксистским языкознанием», а традиционное сравнительно-историческое языкознание — «буржуазной наукой», что учение об индоевропейских языках — идеологическая поддержка колониализма и расизма (миф о том, что якобы признание романской, германской или славянской языковых общностей означает выделение соответствующих рас, охотно приписывался без каких-либо оснований марристами своим оппонентам и в 1920-е годы, и в конце 1940-х). Марр и марристы долго замалчивали тот факт, что на самом деле Энгельс, написавший несколько лингвистических работ, придерживался вполне традиционных взглядов на языковое родство, на происхождение языков и не увязывал языковые явления с классовой и политической борьбой в обществе. К концу 1930-х годов, впрочем, некоторые противоречия между Марром и Энгельсом стали одним из немногочисленных официально утверждённых «недостатков» работ самого Марра, которые его последователям можно было критиковать, не доходя до полной дискредитации теории — например, утверждения Марра о классовой природе языка в первобытном обществе (согласно основоположникам марксизма, это общество было доклассовым). Непременной принадлежностью поздних статей Марра и особенно его учеников начала 1930-х гг. являются многочисленные крайне грубые выпады (в основном политического характера) против реальных и воображаемых противников.

В 1930 Марр выступил с докладом на XVI съезде ВКП (б) и вскоре после этого был принят в Коммунистическую партию — единственным из всех академиков Императорской АН. После этого новое учение о языке уже не просто получало частную поддержку отдельных руководителей, но активно пропагандировалось в СССР и внедрялось как единственная классово верная теория. В ленинградских вузах (университете, а в 1931—1937 ЛИФЛИ) студентов учили раскладывать слова «лошадь» или «адмиралтейство» по «четырём элементам». Многие серьёзные лингвисты игнорировали теорию (А. А. Реформатский говорил: «Я не марровец и не антимарровец, я а-марровец») или ограничивались чисто формальными ссылками на «новое учение». С уничтожающей критикой марризма выступал в эмиграции Н. С. Трубецкой, в целом же зарубежная наука, несмотря на нередкие поездки Марра в Западную Европу и пропаганду им своих теорий, обходила «новое учение» почти полным молчанием.

В то же время вокруг Марра сложилась «школа» пропагандистов псевдомарксистских лингвистических лозунгов (функционеров-карьеристов, «молодых специалистов» из рабочих, представителей национальных окраин и т. п.), порой не имевших никакого языковедческого образования и занимавшихся не исследованиями, а шельмованием оппонентов марризма, которым предъявлялись прямые политические обвинения (в «троцкизме», «буржуазной контрабанде», «поповщине») без какой-либо попытки научной дискуссии. Но вместе с тем сочувственно к отдельным положениям марризма относились и некоторые квалифицированные, ищущие учёные, такие, как Н. Ф. Яковлев, Л. П. Якубинский и другие.

Попытки борьбы с марризмом

В конце 1929 года с особым резко критическим докладом против «нового учения» выступил видный советский лингвист Е. Д. Поливанов, не получивший поддержки коллег: последовавшая за этим докладом организованная травля Поливанова, оказавшегося в Средней Азии (впоследствии он был там арестован и расстрелян) стала первым признаком того, что марризм стал навязываемой сверху доктриной.

Новая попытка организованной профессиональной оппозиции «новому учению», боровшейся за истинно «марксистское языкознание» (при этом сохранив некоторые положения Марра) — группа «Языкофронт» Т. П. Ломтева, П. С. Кузнецова и других, создавшая даже собственный научный институт — уже к 1932 была подавлена марристами.

После Марра

В 1937—1938 гг. жертвами репрессий стали как критики марризма (Е. Д. Поливанов, Н. Н. Дурново, Г. А. Ильинский, лидер «Языкофронта» Г. К. Данилов), так и активные «проповедники» нового учения (В. Б. Аптекарь, С. Н. Быковский, Л. Г. Башинджагян).

После смерти Марра (1934) и особенно в 1940-е годы лингвисты, позиционировавшие себя как его ученики и продолжатели (И. И. Мещанинов, С. Д. Кацнельсон, М. М. Гухман и другие), фактически отбросили одиозные черты «нового учения», отказались от навешивания политических ярлыков и развивали в русле вполне научных исследований лингвистическую типологию, теорию синтаксиса, описание малых языков народов СССР. Обычным для этого периода стало чисто декларативное сохранение некоторых положений Марра, которые объявлялись «недостаточно разработанными» у основоположника; представленные у него откровенно фантастические положения приписывались не Марру, а неким неназываемым его «вульгаризаторам». Характерно, что в этот период, после окончания публикации начатого еще при жизни Марра пятитомника, фактически прекратилось переиздание его трудов: выходившие пособия ограничивались лишь избранными цитатами. Однако на ряд ненаучных положений Марра (происхождение языка из «диффузных выкриков», отрицание традиционных языковых семей) его последователи так и не решились посягнуть, пусть даже «яфетические языки» понимались уже чисто географически как языки Кавказа, а конкретный поиск «четырёх элементов» в словах современных языков прекратился. Многие появляющиеся в это время работы (в том числе таких выдающихся лингвистов, как Л. В. Щерба и В. М. Жирмунский) эклектически сочетали отдельные идеи «яфетидологии» с традиционной лингвистикой, что не лучшим образом сказывалось на их уровне. Подобный путь развития марризма был предсказан ещё Поливановым в конце 1920-х годов (и он даже дожил до начала осуществления своих прогнозов).

Последнее наступление

В рамках борьбы с космополитизмом немногочисленные идейные пропагандисты «нового учения», такие, как Ф. П. Филин (сам в 1940-е годы фактически не пользовавшийся в своих работах положениями марризма) и Г. П. Сердюченко, начали в конце 1948 года новую кампанию против мнимых проводников «буржуазных теорий» в языкознании. В соответствии с новым духом времени марризм защищался уже как «отечественная» теория, особо критиковалось использование зарубежных достижений науки (вплоть до простых ссылок). Нападкам политического характера подверглись практически все крупные лингвисты (В. В. Виноградов, Д. В. Бубрих, умерший во время проработок на рабочем месте 30 ноября 1949 года и др.) и даже многие последователи Марра, включая самих Мещанинова и Яковлева (стремясь обезопасить себя, они присоединились к кампании Филина и Сердюченко, причём Мещанинов в основном признавал собственные ошибки, а Яковлев почти не отставал от главных «погромщиков» в обличительном пафосе). Труды Марра в обязательном порядке начали изучаться как основные в вузах и даже некоторых школах, было запрещено указание на традиционное родство языков, были прекращены всякие исследования по сравнительной и сопоставительной грамматике, возобновилось требование анализа по четырём элементам и т. п. В начале 1950 года была проведена сессия АН СССР, посвящённая 15-й годовщине смерти Марра, а к антимарристам стали применяться меры вплоть до увольнения с работы (С. Б. Бернштейн, Б. А. Серебренников, подготовлялось увольнение П. С. Кузнецова и др.). Эта кампания была неожиданно остановлена «сверху» и приняла прямо противоположный оборот.

Разгром марризма

В разгар нового наступления марризма в мае-июне 1950 года на страницах газеты «Правда» была проведена открытая дискуссия об этом учении, в ходе которой получили возможность высказаться не только сторонники официального учения, но и его противники (равным числом публикаций были представлены обе стороны, а также занимающие компромиссную позицию). Дискуссию открыла 9 мая резко антимарристская статья А. С. Чикобавы и во многом задала ей тон, указав лингвистам на принципиальную возможность таких высказываний. Кроме Чикобавы, с антимарристских позиций выступали Л. А. Булаховский, Г. А. Капанцян и Серебренников.

На заключительной стадии дискуссии с отдельной работой «Марксизм и вопросы языкознания» (основная часть опубликована 20 июня, в июле и августе появились дополнения к ней — четыре ответа конкретным корреспондентам) выступил Иосиф Сталин. За двадцать лет до того речь Сталина на XVI съезде ВКП (б), содержащая некоторые марристские положения и непосредственно предшествовавшая докладу самого Марра, сыграла большую роль в канонизации «нового учения». Теперь же Сталин (консультантом которого был Чикобава) подверг «новое учение о языке» жёсткой критике, указал на антинаучность его положений и на чисто механическую связь его с марксизмом; читателя А. Холопова, осмелившегося обратить внимание Сталина на его собственное высказывание двадцатилетней давности о том, что новый язык будет «не великорусским, не немецким, а чем-то другим», Сталин назвал «талмудистом и начётником». В качестве альтернативы было предложено сравнительно-историческое языкознание, развивавшееся дореволюционными русскими лингвистами в соответствии с теорией немецких младограмматиков.

После появления труда Сталина, ссылки на которого стали обязательными во всех работах по языкознанию, марризм был официально заклеймён как антинаучное учение и сошёл со сцены. Десятки лингвистов разных направлений — как советских, так и зарубежных, в том числе не испытывающих симпатий к сталинизму, — единодушно расценили это событие как избавление советской лингвистики от гнёта абсурдных идеологизированных теорий. Однако процесс оздоровления советской науки не мог идти гладко по условиям времени. Пострадал ряд конкретных лингвистических направлений, разрабатывавшихся Мещаниновым и коллегами, прежде всего лингвистическая типология и семантика. К соответствующим идеям и персоналиям, помимо справедливой научной критики, активно применялись те же проработочные ярлыки, которые исходили раньше из марристского лагеря (в том числе «космополитизм»), не всегда оппоненты марризма (прежде всего Виноградов) смогли удержаться от сведения счётов. Однако никаких политических и судебных репрессий к бывшим марристам не применялось (хотя на протяжении трёх лет они не могли публиковать ничего, кроме «покаяний» в своих ошибках), а главный официальный преемник Марра, И. И. Мещанинов, не был ни уволен с работы в Институте языка и мышления, ни исключен из Академии наук СССР. Работы лишились некоторые «неразоружившиеся марристы», в том числе Яковлев (впоследствии психически заболевший), это же коснулось и последователей Марра вне лингвистики (например, литературоведа и исследователя мифологии О. М. Фрейденберг); некоторые лингвисты, такие, как С. Д. Кацнельсон, были вынуждены искать работу в провинции.

После XX съезда КПСС в 1956 году и либерализации общественной, в том числе и научной жизни, обсуждение «нового учения о языке» стало неактуальным. К новым обстоятельствам быстро приспособились прежние яростные пропагандисты марризма (тот же Филин, ставший в начале 1960-х годов членом-корреспондентом АН, а в дальнейшем возглавлявший Институт русского языка и журнал «Вопросы языкознания» вплоть до смерти в 1982 г.).

Некоторое оживление интереса к марризму имело место в период перестройки, поскольку и взлёт, и падение «нового учения» были связаны со сталинизмом и личностью Сталина, в то время активно обсуждавшимися.

Оценка

Марризм, совершенно несостоятельный с научной точки зрения, тем не менее привлёк известное внимание учёных к исследованию синхронных закономерностей языка, социолингвистики, языковой типологии, невозможности ограничиваться сравнительно-исторической проблематикой. Государственная поддержка этого явно абсурдного учения затормозила развитие отечественной лингвистики; этот феномен можно сопоставить с лысенковщиной.

Литература

(тематически структурированный «цитатник» из работ Марра; переиздано под названием «Яфетидология» с приложениями и послесловием: М., «Кучково поле», 2002, ISBN 5-86090-049-X)

Источник

Теория языкознания (стр. 8 )

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9

Способы мышления не отделены друг от друга, а исподволь выра­стают один из другого, сосуществуя исторически длительное время. Только постепенно эволюционируя, один тип мышления начинает переобладать над другим, полностью, однако, его не исключая. Изме­нения способов мышления настолько медленны, «что вряд ли могут быть замечены в короткие периоды, более или менее нам известные» (10, с. 437). Не исключен мифический способ мышления и в наше время, поскольку субъективность присуща человеческому познанию. Объективность, т. е. «согласие мысли с ее предметом», является целью познавательных усилий человека. Но к этой цели человек приближается субъективным путем языка. «. Следы прежних ступеней развития, разделяясь, не изглаживаются, а углубляются» (10, с. 369).

Можно сказать, что своеобразие ступеней развития мышления и языка выступает в разном соотношении субъективного и объективного в языке. Конкретно в языке, а также и в произведениях словесности это выражается в различном соотношении внутренней формы языко­вых единиц и их значений; во взаимоотношениях субъекта и предиката; в формировании грамматических систем языка, точнее,— в выборе семантического основания грамматических классификаций и образо­вании в итоге грамматических значений; в соотношении образов или системы образов произведений словесности и выражаемых с их по­мощью идей и др. Иными словами, ступени развития мышления и

языка охватывают не только собственно язык, но и все формы словес­ного творчества. Именно поэтому слово является зародышем поэзии и прозы, по терминологии Потебни, или — образного, художественно­го и научного творчества. Генетически все они восходят к слову.

В отечественном языкознании известна концепция стадиальности развития языка и мышления, связанная с так называемым «новым учением о языке», которое активно разрабатывали в 20—40-е годы и его последователи. Согласно этому учению, все языки мира участвуют в едином глоттогоническом (языкотворческом) про­цессе. Для доисторического развития человека характерен ручной язык («кинетическая речь»). Историческому времени развития человека свойствен звуковой язык, проходящий различные стадии, которые отражают состояния мышления, общественной и производственной практики человека. Этим стадиям соответствуют определенные типы языков. выделяет три такие стадии и соответственно три типа языков, которые совпадают с морфологическими типами языков А. Шлейхера (корневые, агглютинативные и флективные языки). По­следняя стадия объявляется наиболее развитой, которой соответствует современное общество с развитыми производственными отношения­ми, классовой структурой и пр.

Стадии развития языка суть стадии развития мышления. Корневым (аморфным) языкам соответствует синкретический способ мышления, характеризующийся конкретностью, образностью, малой абстрактно­стью; эта форма мышления свойственна начальным этапам истории человечества, «первобытному коммунизму». Агглютинативные языки соответствуют аналитическому или формально-логическому мышле­нию, при котором наблюдается расщепление образности, цельности восприятия на составные части; усложняется грамматическая система (выделяются, например, единственное и множественное число и др.). В общественной жизни этот этап отличается появлением частной собственности, классов и соответственно классового мышления. Ана­литическое мышление есть мышление классовое. На смену аналити­ческому мышлению приходит диалектико-материалистическое мышление пролетариата, это свойственно последним фазам развития языков (флективные языки). Для этого мышления нет смены, оно, по Марру, имеет неограниченные возможности развития вширь и вглубь, в пространстве и во времени. Такое мышление в конечном итоге не ограничивается звуковой, линейной речью, перерастает ее, используя новейшие достижения науки и техники. По Марру, единый процесс развития языка и мышления отражает единый процесс развития чело­веческого общества, открытый классиками марксизма-ленинизма.

Вульгарносоциологическая и антиисторическая сущность теории стадиального развития языка и мышления очевидна, она была отвергнута в 50-е годы после дискуссии по языкознанию. 100

Приведенные выше суждения В. Гумбольдта и Ш. Балли о «пара­доксальном» характере существования и изменения языка не учиты­вают форму изменения языка в его непосредственном применении, в синхронии. Эта форма отлична от того, что наблюдается в диахронии. Говорящий непосредственно в момент речи и наблюдения за речью не замечает каких-либо изменений, эволюции языка. Но в подобных условиях он непосредственно не замечает изменений и во многих предметах и явлениях живой и неживой природы, например роста растений или живых существ и др. Но это не значит, что в них не протекают изменения вообще. Известно, что далеко не всегда непос­редственная верификация явлений и процессов действительности мо­жет служить критерием истинности. Человек непосредственно не наблюдает, что Земля круглая, что вода состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода и многое другое. Однако истинность этих фактов объективно доказана специальными опытами, человеческой практикой. Поэтому формула изменений языка В. Гумбольдта и Ш. Балли неточна.

Каждая вещь, каждое действительное явление, в силу своей осо­бенной природы, имеет свою форму изменения как постоянно совер­шающегося процесса. Имеет такую свойственную ему форму изменения и язык. Его форма изменения такова, что она не нару­шает процесса общения, а потому для говорящего в момент общения язык представляется неизменным. Но в то же время очевидно, что именно в процессе общения и могут происходить изменения. Нефун-кционирующий язык мертв, он не изменяется, не развивается.

Синхронии, т. е. непосредственному функционированию языка в речи, свойственна такая форма языковых изменений, которая не влияет на взаимопонимание говорящих, не нарушает процесса обмена мыс­лями. Е. Косериу тонко заметил, что в синхронии, с функциональной точки зрения, изменения «проявляются в наличии внутри одного и того же типа речи факультативных вариантов и изофункциональных элементов» (11, с. 220). Изменения, по Е. Косериу, готовятся в языке «исподволь без нарушения действующих в языке функций языковых единиц. Задолго до выпадения какого-либо элемента из системы в норме языка уже существуют те элементы, которые возьмут на себя функцию выпавшего элемента» (11, с. 228). Развивая эти мысли на основе наблюдений, Е. Косериу замечает далее: «. В языке в течение длительного времени сосуществует старое и новое — не только экстен­сивно, но и интенсивно (в форме «вариантов и «изофункциональных элементов»). В системе не появляется ничего такого, что до этого не существовало бы в норме, и, наоборот, ничто не исчезает из функци-

ональной системы иначе, как путем длительного отбора, осуществля­емого нормой» (11, с. 229).

Для изменяющейся, развивающейся системы само изменение того или иного ее элемента не есть отдельный акт, однократная замена одного элемента другим, а функционально длительный процесс заме­щения одного элемента другим. Эволюция языковых явлений включает преемственность. Чтобы замещать что-то, надо быть в известной степени таким же. Но поскольку каждая единица имеет свою особую историю, определенную формальную, семантическую структуру, об­щим словом,— свою природу, то в силу этого замещающая единица не может быть абсолютно тождественной замещаемой. Эти две особен­ности эволюционно изменяющихся языковых единиц — тождество и отличия в пределах этого тождества — оказываются функционально необходимыми. Поэтому параллельные единицы на том или другом уровне могут сосуществовать исторически долгое время. В этом заклю­чается одна из главных внутренних причин возникновения на всех уровнях языка вариантности, синонимии, различных видов ассимиля­ции и др., т. е. процессов, свойственных изменяющейся, развиваю­щейся системе.

Такая форма изменения языка обусловлена особенным характером существования и функционирования языка. Одним из признаков, обусловливающих такую форму изменения и развития языка, кроме вышесказанного, является непрерывность языка. Ф. Со-ссюр считает ее «первейшим свойством или первейшим законом передачи человеческой речи, причем независимо от того, какие про­исходят вокруг языка всякого рода перевороты и потрясения, могущие полностью изменить условия его существования. Нигде никогда не наблюдаются разрывы в непрерывной нити языка, и невозможно логически и apriori представить себе чтобы такой разрыв мог где-либо и когда-либо произойти» (12, с. 42).

Время показывает результаты и динамику изменений, происходя­щих в синхронии; чем длительнее отрезки времени, тем явственнее обнаруживаются изменения в языке. Изменяющиеся во времени язы­ковые факты служат мерой изменения языка. Они становятся очевид­ными и не для специалиста. В языке, подчеркивал Потебня, нет ни одной неподвижной категории.

Некоторые лингвисты считают, что реальный язык изменяется в своем конкретном применении; в то же время как инвариант он остается неизменным (11, с. 143). Именно неизменяемость языка как инварианта, по мнению Е. Косериу, обеспечивает общение в синхро­нии. С этим положением, однако, трудно согласиться. Изофункцио-нальные единицы в своем непосредственном применении и взаимодействии не могут не затронуть язык как инвариант, поскольку сам инвариант реализуется в вариантах; и движение последних и их расхождение не может не касаться его. Сравнивая в диахронии различ-

ные временные срезы языка, мы отмечаем не речевые изменения, а те, которые затронули язык как общее, как инвариант, отмечая вместе с тем и тождество языка в этих двух его временных плоскостях.

Изложенная здесь форма изменения языка позволяет по-другому представить такие явления языка, как вариантность, синонимия, ас­симиляции единиц на различных уровнях и др. В свете сказанного ряды вариантов, синонимов — это узлы изменения и перемещения единиц языка — фонем, различного типа аффиксов, слов, синтакси­ческих конструкций. Весьма важной представляется роль таких рядов тождественных и изофункциональных единиц, и прежде всего двусто­ронних, в исторической перспективе. В таком ряду происходит асси­миляция общей — лексической, грамматической или словообра­зовательной — абстракции всеми членами ряда. Следовательно, если смотреть с точки зрения диахронии (в ряд входят единицы с различ­ными потенциями развития), сохраняется и передается в эстафете единиц языка выработанная в нем абстракция. Таким образом, цен­ность таких явлений, как вариативность, синонимия, ассимиляция, не только в тех функциях, какие они непосредственно выполняют в речи, но и в сохранении и развитии продуктов мышления.

Соссюра и других лингвистов, что синхронии не свойственны какие-либо изменения, оставляет открытым вопрос: от­куда же возникают в диахронии изменения, если синхрония пребывает в совершенном покое? Исторический отрезок, за который произошли в языке определенные изменения, мы можем представить в виде ряда последовательных синхронных срезов, не могущих, по мнению таких авторов, иметь изменений. Логического объяснения появления изме­нений в языке в этом случае получить невозможно.

Е. Косериу различает изменение и инновацию (11, с. 255 и ел.). Изменение — это продукт эволюции языка как системы систем; оно предполагает преемственность и расхождение. Изменения тех или других элементов языка, образующих в общей структуре языка отдель­ные подсистемы, имеют частные причины, что, разумеется, не исклю­чает сложных их связей и опосредовании с целостной системой языка (см. выше).

Инновации имеют индивидуальную природу, обладают частными, окказиональными функциями и значениями, хотя и создаются из элементов общего языка. Инновация может стать общеязыковым фактом в том случае, если отвечает потребностям говорящего коллек­тива, тенденциям развития языка. Инновация возникает не как объ­ективная внутренняя потребность системы языка, поэтому она не предполагает преемственности и расхождения в эцолюции языка с соответствующими единицами того же порядка (ср.: авторские неоло­гизмы, индивидуальная образность, крылатые выражения, необычная индивидуальная сочетаемость слов и обнаруживающиеся в итоге осо­бенные смыслы слов и др.).

Вопрос об инновациях имеет отношение к сложной и неоднознач­ной проблеме о субъективном влиянии на язык, на его изменение и эволюцию (см. ниже).

Мы указали на форму изменения языка в его синхронном функ­ционировании. Однако этим самым мы еще не определили сам ис­точник или причины изменения языка. В самом общем виде мы можем сказать, что источником изменения языка является внут­реннее диалектическое противоречие между формой и содер­жанием языка. Импульсы изменения и развития языка, и прежде всего внутренней его структуры, содержатся в самих актах выражения мысли с помощью языка, поскольку такое выражение мысли есть одновременно акт ее создания; причем, как подчеркивал Потебня, это внутренний спонтанно-творческий акт. В самом факте функциониро­вания языка заложены определяющие причины его изменения и развития, а тем самым развертывания исторически заложенных в нем, присущих ему качеств. Сохранение единства и тождества языка при всех социальных потрясениях, революциях, сменах общественных формаций и государственного строя и пр. свидетельствует о том, что язык — явление особое, самостоятельное, имеющее свои внутренние законы и стимулы развития.

Высказанное положение об источнике изменения и развития языка получает объяснение в концепции Потебни о форме и содержании языка (см. ниже). В качестве элементов формы Потебня выделяет внешнюю форму, т. е. звук, обработанный, сформированный мыслью, и «внутриязыковое содержание», выступающее формою, в какую облекается так называемое «внеязычное содержание». «Внутри­языковое содержание» закреплено в значениях слов, которыми гово­рящие владеют в отвлечении от конкретных их применений. С помощью внутриязыковых значений (или содержания) говорящие организуют, препарируют «внеязычное содержание». Всякий раз гово­рящий стоит перед необходимостью преобразовывать «внеязычное содержание», т. е. нерасчлененную мысль, образованную под воздей­ствием внешних и внутренних факторов, и выражать ее, в соответствии с конкретными задачами общения, в строгих языковых формах. Это преобразование нерасчлененной мысли в языковую форму и ее выра­жение вовне — необходимо творческий акт, протекающий в одних (типовых) условиях автоматически, без особых интеллектуальных уси­лий, в других — этот акт требует от говорящего предельного напряже­ния умственных способностей и глубокого знания языка. Облекая свою мысль в языковую форму, говорящий делает выбор, в силу своего

знания языка, из многообразных средств, предоставляемых ему язы­ком. Этим самым говорящий участвует в общем движении языковых процессов, подчиняясь одновременно норме, узусу либо выходя за пределы того или другого в своем индивидуальном речеобразовании. Функционирование языка есть одновременно непрерывный процесс его изменения.

Форма — это все то, что говорящие знают, чем они владеют и что в их общении, как правило, не является собственно предметом сооб­щения, т. е. содержанием их речи. Именно владение формой языка позволяет говорящему выразить этим языком то или другое содержа­ние. Как уже говорилось, форма — это строевые элементы самого содержания. Будучи таковыми, форма и ее элементы относительно неподвижны и неинформативны; или, точнее говоря, они информа­тивны категориально; они являются средством организации и выраже­ния мысли, которым говорящий владеет в отвлечении от конкретных актов речи. Единство формы и содержания, их неравенство и проти­воречие и обусловливает движение и изменение в языке. Если содер­жание, т. е. смыслы языковых единиц и речевых актов, подвижны, изменчивы и неповторимы, то изменение формы отличается совсем иными темпами изменения и развития.

Таким образом, консерватизм формы и подвижность содержания необходимы для нормального функционирования языка, поскольку такая природа языка как единства формы и содержания уравновеши­вает, с одной стороны, относительное постоянство системы языка, разделенного во времени и пространстве, с другой,— потребность отражать неповторимость содержания, образующегося в различных изменяющихся условиях речи. Такая природа языка определяет и темпы его изменения и развития.

Язык как объективное явление изменяется и развивается по своей внутренней логике, которая остается неизвестной говорящим. И только ученые, исследующие эволюцию языковой системы, в той или другой мере открывают тенденции развития языка, его направление и логику. Своеобразие этого развития заключается в том, что объектив­ный его ход слагается из субъективных намерений речевой деятельности участвующих в общении людей. Вспомним весьма при­мечательное суждение Потебни о том, что язык,, будучи орудием сознания, сам по себе создание бессознательное. Говорящие на том или другом языке сознательно не участвовали в образовании имен существительных, прилагательных, наречий, фонем, определенного строя предложения и т. д. Все это образовалось в процессе эволюции

языка объективно и стихийно, независимо от воли и намерений говорящих, отвечая потребностям человеческого общения, отражения и познания действительности, развития языка и мышления.

В связи с этим возникает весьма важный не выясненный в языко­знании вопрос о том, существует ли определенная цель в этом объективном движении и развитии языка? Многие лингвисты оспари­вают самое постановку этого вопроса (, Е. Косериу и др.). В то же время эта проблема следует из всего содержания известного теоретического труда В. Гумбольдта.

Е. Косериу считает, что проводником изменений является речь. Если же мы зададимся вопросом о причине изменений языковых фактов, мы необходимо должны выяснять, для какой цели эти изме­нения произошли. «. Язык,— пишет Е. Косериу,— как объективный факт, как историческая техника речи ни к чему не стремится и не может стремиться. Телеологический подход, при котором языку приписывается стремление к внешней объективной цели, должен быть отвергнут» (И, с. 302—303).

Однако это суждение Е. Косериу требует уточнения. Разумеется, у языка нет какой-то внешней объективной цели или внешней тенден­ции развития. Но источник его внутреннего самодвижения, как мы хотели показать выше, есть. Источник самодвижения, надо пола­гать, определяет и направление движения и развития языка. В языке сквозь множество целей, в соответствии с которыми осуществляется речевая деятельность говорящих и образуются высказывания, в кото­рых язык и существует как явление, пробивает себе дорогу, как равнодействующая, определенное направление развития языка. Если бы в языке действовали только субъективные цели и отсутствовало детерминированное под воздействием прежде всего внутренних фак­торов закономерное развертывание и развитие языковой системы, то откуда бы могла сформироваться строгая система языка, точнее — система систем, в создании которой говорящие хотя и участвовали, но совершенно бессознательно, не догадываясь о происходящих глубин­ных процессах. Нам, разумеется, не дано знать предопределенности цели, но определение или угадывание направления движения языка на основе сравнения в синхронии и диахронии изменяющихся фактов возможно. Э. Сепир, например, писал: «У языкового движения есть свое направление. Направление это может быть в общих чертах выведено из прошлой истории языка» (13, с. 121).

Изменение — постоянно присущее языку свойство. «Язык создает­ся посредством изменения,— пишет Е. Косериу,— и «умирает» как таковой, когда он перестает изменяться» (11, с.343). Задолго до Е. Ко­сериу сходное положение высказывал : «Язык находится в постоянном изменении, в этом изменении и состоит жизнь языка» (14, с. 5). Изменение языка — это не просто модификация раз навсегда созданной, реализованной системы, а непрерывное создание системы 106

(11, с. 303—304). Система находится в постоянном движении и сози­дании, а язык тем самым пребывает в постоянном процессе система­тизации. Изменения не противостоят системе, они не могут быть восприняты вне непрерывности языка. Изменения не могут происхо­дить между двумя различными статичными состояниями языка; «со­стояние языка — это не статические этапы, а моменты непрерывной систематизации» (11, с. 340).

Уже из того наблюдения, что форма изменений языка представляет собой сосуществование изофункциональных элементов, можно сделать вывод, что изменение — не изолированный факт, оно предполагает системные отношения.

Выше мы говорили о внутреннем источнике самодвижения языка. Между тем немало сторонников того взгляда, что главные причины изменения и развития языка находятся вне языка; изменение и разви­тие языка обусловливается прежде всего социальными процессами. В связи с этим в отечественном языкознании, начиная с пятидесятых годов, утвердилось деление законов развития языка на внутренние и внешние.

О наличии языковых законов свидетельствует тот факт, что язык и в своем синхронном функционировании, и в исторической эволюции не представляет собой совокупности разрозненных, обособленных элементов. Изменяющиеся, эволюционирующие языковые явления находятся между собой в регулярных, причинно-следственных отно­шениях, отражающих их внутренние, необходимые связи. Однако сам термин закон традиционно употребляется в разных значениях. Одни ученые понимают законы как обязательные жесткие правила, которы­ми говорящие руководствуются в своей речевой практике (15, с. 363). Эти законы применения языка усваиваются человеком с детства, и нарушение их есть показатель недостаточного владения языком. В таком понимании языковых законов между языковедами, можно ска­зать, нет разногласий. Именно такие законы организуют язык в строго упорядоченное системное единство. Но термин закон имеет и другой более распространенный в теоретическом языкознании смысл: под законом понимают регулярные причинно-следственные связи между теми или другими явлениями языка в его функционировании и эво­люции. Разумеется, говоря о языковых законах, мы должны иметь в виду их своеобразие, по сравнению, например, с химическими, физи­ческими и другими естественными законами.

Различение внутренних и внешних законов теоретически связыва-

ется с различением внутренней и внешней истории языка де Куртенэ (15, с. 369—370), внутренней и внешней лингвистики Ф. Соссюра (4, с. 49 и ел.), наконец, с внутренней и внешней структурой языка Е. Косериу (11, с. 218 и ел.).

Под внутренними понимают законы, которые представляют собой такие причинно-следственные процессы, действие которых ог­раничивается отдельными языками, а в их пределах — отдельными уровнями. Поэтому говорят о законах фонетики, морфологии, синтак­сиса, лексики (ср.: полногласие и неполногласие в славянских языках, падение редуцированных в русском языке и как следствие ряд других фонетических закономерностей; образование членных прилагательных в русском языке, передвижение согласных в немецком и др.). Уже само название — внутренние законы — говорит о том, что имеются в виду такие регулярные отношения между языковыми явлениями и процес­сами, которые возникают в результате спонтанных, независимо от внешних воздействий причин. Именно внутренние законы являются свидетельством того, что язык представляет собой относительно само­стоятельную, саморазвивающуюся и саморегулируемую систему.

Внутренние законы весьма разнообразны, поэтому их, в свою очередь, подразделяют на общие и частные.

Общие законы охватывают все языки и могут иметь место на всех уровнях языка. Об общеязыковых закономерностях мы можем говорить на том основании, что языки имеют сходную уровневую структуру, в которой выделяются такие конститутивные единицы, как фонема, морфема, слово, словосочетание, предложение. Для языков, как знаковых систем, характерна асимметрия языкового знака; во всех языках наблюдается многозначность, синонимия, гиперонимия, гипо-нимия, омонимия, антонимия, вариантность и другие общеязыковые явления.

Частные законы, как это уже явствует из самого названия, касаются закономерных причинно-следственных процессов, происхо­дящих в отдельных языках (ср. в русском языке: падение редуцирован­ных гласных, регрессивная ассимиляция согласных, оглушение согласных на конце слова, характер ударения, особенности формиро­вания отдельных частей речи и др.).

Внешние законы проявляются в результате связи языка с историей общества, различными сторонами человеческой деятельно­сти. Здесь имеются в виду те внешние по отношению к языковой структуре условия, которые вызывают закономерные изменения в самом языке. Так, территориальное или социальное ограничение в использовании языка ведет к образованию территориальных и соци­альных диалектов. Закономерные связи между языком и развитием общественных формаций обнаруживаются в ходе исторического раз­вития общества, в частности, в образовании национальных языков и национальных литературных языков. Усложнение социальной жизни,

разделение труда членов общества ведет к формированию стилей, стилевых разновидностей, научных и профессиональных подъязыков и пр.

Весьма распространенная в недавнем прошлом концепция развития языка в зависимости от развития общественных формаций заключалась в том, что каждой исторической общности людей соответствовал строго определенный исторический этап развития языка. Соответственно выделялся язык племени, союза племен, народности, нации. Однако такое выделение языков, связанных с той или другой исторической общностью людей, с формами их общественного устройства, требует уточнения.

На изменения в историческом движении общества непосредствен­но отзывается внешняя структура языка. Эволюция общественных форм жизни народа не нарушает его исторического тождества, непре­рывности его развития. Подобно народу, остающемуся тождественным самому себе в процессе изменения общественных формаций, язык, отражая своими определенными элементами общественные условия жизни народа, носителя данного языка, также остается тождественным самому себе. Под воздействием тех или иных условий жизни изменя­ется словарный состав языка, образуются местные (территориальные) и социальные диалекты, профессиональные языки, подъязыки науки, жаргоны, стили, жанры. Разумеется, изменение и усложнение внеш­ней структуры языка воздействуют и на его внутреннюю структуру. Однако историческая смена форм общественной жизни народа не нарушает тождества языка, его самостоятельности как особого по своей природе явления. Историческое тождество языка прослеживается на протяжении многих веков, и не сменой общественных формаций обусловливаются этапы или стадии развития языка и мышления. Те или другие общественные события, смена социального строя — это процессы, ограниченные определенными временными рамками. Из­менение и развитие языка, и прежде всего его внутренней структуры, измеряются совершенно другими по времени темпами, исчисляемыми, как правило, многими столетиями.

Говоря о языке как об исторически развивающемся явлении, языковеды выделяют три взаимосвязанных понятия, которые призваны отразить, по возможности, конкретно и полно процесс исторической эволюции языка, а именно: его изменение, развитие и совершенство­вание. Однако в литературе нет однозначного понимания этих катего­рий, четко не определены их содержание и отношения. Не претендуя на окончательное выяснение содержания и взаимоотношения этих

понятий, укажем на некоторые разграничительные их признаки. По отношению к языку данные термины приобретают индивидуальные, специальные смыслы.

Изменение — это конкретное нарушение тождества той или другой языковой единицы, выражающееся в образовании на ее основе изофункционального элемента либо приобретение в результате обра­зования новой единицы новых функций. Развитие представляет собой действие закона, происходящего в строго определенных линг­вистических условиях и имеющего обобщенный либо всеобщий харак­тер. Развитие (относительное или абсолютное) знаменует собой переход одного качественного состояния языковых явлений в другое. Совершенствование — близкое по содержанию к развитию понятие, оно включает оценку произошедшего изменения языковых явлений, их развития. По итогам такого процесса, который отличается значительными периодами развития тех или иных фактов языка, можно судить о более точном, дифференцированном, объективном отражении действительности и сообщении мысли.

Язык — совершенное орудие общения и выражения мысли; его степень развитости и совершенства обусловлена соответствующим состоянием общества, степенью, в свою очередь, развитости мышле­ния. Общество и человеческое мышление не стоят на месте и в истории человечества, как известно, могут находиться на разных этапах своего развития. Первобытный язык не может обслуживать потребности общения и мышления современного развитого общества. Но и язык современных цивилизованных наций, как утверждают ученые, был бы мало пригоден для обслуживания общества, находящегося на низших ступенях развития. Язык совершенен по отношению к степени разви­тости соответствующего ему состояния общества и мышления, которые он обслуживает; язык является «снятым» выражением этого состояния.

Если вопрос об изменении языка ни у кого не вызывает сомнений, ввиду своей очевидности, то проблема развития и совершенствования языка остается в языкознании дискуссионной. Представители класси­ческого языкознания не сомневались в том, что языки в процессе своей истории развиваются и совершенствуются. Большинство языковедов и сейчас положительно отвечают на вопрос о развитии и совершенст­вовании языка, одновременно подчеркивая сложность и неочевидную доказательность этого вопроса. В то же время ряд видных языковедов ставит под сомнение вопрос о развитии и совершенствовании языка. Различный подход к названной проблеме, по-видимому, связан с двоякой природой самого языка как одновременно при­родного и общественного явления.

Как природное явление язык выступает в виде определенной функции человеческого организма; и как таковой язык вплетен в человеческую деятельность, объективно существуя в виде ее разновид­ности, а именно: речи и речевой деятельности. В то же время сам

человек — существо общественное; и первичная функция языка, по мнению лингвистов,— коммуникативная. Как показывают исследова­ния языков народов, находящихся на разных ступенях общественного развития, в том числе и первобытных, язык во всех таких условиях остается совершенным орудием для обслуживания коммуника­тивных потребностей таких обществ. На любом этапе развития обще­ства язык в условиях выполнения потребностей говорящих обладает большой информативной избыточностью, что и создает достаточное поле свободы для говорящих. Но своей онтологией, самостоятельно­стью развития, своими особыми законами и структурой обладает и общество, обслуживаемое языком. Поэтому эволюция самого обще­ства, его законы и потребности не могут не касаться языка.

Двоякая природа языка находит отражение в наиболее общих элементах его строения. В языке выделяется внутренняя структура, относительно автономная и замкнутая, содержащая существенные, отличительные элементы данного языка (ср., в первую очередь, фонетическую, грамматическую, словообразовательную сис­темы), создающие его своеобразие, качественную определенность.

Кроме внутренней, выделяется внешняя структура, отра­жающая в известной степени структуру самого общества, обслужива­емого данным языком. Это социологизированная структура, тесно связанная с общественными процессами. Поэтому, наряду с внутрен­ними процессами языка, его эволюцией, обусловленной прежде всего самой творческой природой непосредственного языкового общения, встают исторически конкретные задачи организации, а следовательно, и изменения языка, связанные с развитием собственно общества, потребностями языкового общения в разных сферах этого общества. Эти задачи адресованы внешней структуре языка; их решение — это общественная необходимость; оно должно учитывать государственные, культурные, литературные, эстетические, экономи­ческие и другие запросы общества, возникающие в условиях развива­ющейся нации. Так, создание национальных литературных языков явилось настоятельной потребностью общества на определенном этапе его развития. Эта необходимость, как оказывается, не может быть разрешена спонтанным, внутренним развитием языковой системы, поэтому требует субъективного «вмешательства» в языковой процесс, точнее — в стилистическую, жанровую организа­цию внешней структуры языка. Создателями национальных литератур­ных языков история избрала, как правило, великих национальных поэтов.

Изучение истории языка, генетическое исследование древних его состояний дают основание утверждать о поступательном развитии и совершенствовании языка. Разумеется, этот процесс происходит весьма медленно, охватывая известные периоды истории общества, а также, надо думать, и его предысторию. Потебня, говоря о поступательном

развитии способов мышления и их отражении в фактах языка, указы­вает, что доступная нашему наблюдению история языков не дает основания говорить о смене исходного мифического мышления более поздними и более совершенными способами мышления — поэтиче­ским и прозаическим или научным. Способы мышления в известный нам исторический период не сменяют друг друга, а сосуществуют и углубляются. Речь может идти только о преобладании того или другого способа в определенные исторические эпохи общества.

Примерами развития и совершенствования языка в процессе его эволюции может служить следующее: формирование частей речи из первобытного слова-предложения и их рост по направлению к совре­менному состоянию языка; количественный рост словарного состава языка, отражающий поступательное познание действительности, од­новременно соответствующее развитие словообразовательной системы языка; эволюция предложения из первобытного нерасчлененного сло­ва-предложения в расчлененное грамматически строго оформленное на основе связи прежде всего субъекта и предиката; рост отвлеченности и одновременно постепенная эволюция образности, ее характера и содержания; расширение функций языка, что находит выражение в формировании стилей, стилевых разновидностей, жанров и др.

Индоевропейские языки в своей истории развивали то, что им досталось в наследство первоначально от индоевропейской общности, затем от наследия той ветви языков, куда они вошли после распада индоевропейского праязыка (ср. общеславянское единство). Совре­менные языки, входящие в индоевропейскую семью,— наследники и собственной истории со времени их отдельного, самостоятельного существования. По свидетельству ученых, изучающих исторические процессы языков, эта их эволюция характеризовалась многими конк­ретными пересекающимися, противоречивыми тенденциями. В этой эволюции должны различаться частные языковые процессы, которые относятся к языковой технике, способствующей выражению содержания и могущей быть весьма разнообразной и разнохарактерной, и процессы, связанные с прогрессом языка, что обусловлено развитием нашего мышления, духовной и материальной жизни обще­ства.

История языка может отличаться сменой тенденций развития, образованием одних единиц языка — фонем, слов, аффиксов, форм, конструкций — и убыванием других. Такие противоречивые тенденции было бы неосторожно однозначно оценивать в первом случае как развитие и совершенствование языка, а во втором — как его деграда­цию. Образование новых единиц — это отнюдь не всегда показатель прогресса языка, как и убывание из языка единиц — необязательно следствие его упадка.

Источник