в каком стуле были бриллианты
В каком стуле были бриллианты
Легенда о великом комбинаторе,
Почему в Шанхае ничего не случилось
В истории создания «Двенадцати стульев», описанной мемуаристами и многократно пересказанной литературоведами, вымысел практически неотделим от фактов, реальность – от мистификации.
Известно, правда, что будущие соавторы, земляки-одесситы, оказались в Москве не позже 1923 года. Поэт и журналист Илья Арнольдович (Иехиел-Лейб бен Арье) Файнзильберг (1897–1937) взял псевдоним Ильф еще в Одессе, а вот бывший сотрудник одесского уголовного розыска Евгений Петрович Катаев (1903–1942) свой псевдоним – Петров – выбрал, вероятно, сменив профессию. С 1926 года он вместе с Ильфом работал в газете «Гудок», издававшейся Центральным комитетом профессионального союза рабочих железнодорожного транспорта СССР.
В «Гудке» работал и Валентин Петрович Катаев (1897–1986), брат Петрова, друг Ильфа, приехавший в Москву несколько раньше. Он в отличие от брата и друга успел к 1927 году стать литературной знаменитостью: печатал прозу в центральных журналах, пьесу его ставил МХАТ, собрание сочинений готовило к выпуску одно из крупнейших издательств – «Земля и фабрика».
Если верить мемуарным свидетельствам, сюжет романа и саму идею соавторства Ильфу и Петрову предложил Катаев. По его плану работать надлежало втроем: Ильф с Петровым начерно пишут роман, Катаев правит готовые главы «рукою мастера», при этом литературные «негры» не остаются безымянными – на обложку выносятся три фамилии. Обосновывалось предложение довольно убедительно: Катаев очень популярен, его рукописи у издателей нарасхват, тут бы и зарабатывать как можно больше, сюжетов хватает, но преуспевающему прозаику не хватает времени, чтоб реализовать все планы, а брату и другу поддержка не повредит. И вот не позднее сентября 1927 года Ильф с Петровым начинают писать «Двенадцать стульев». Через месяц первая из трех частей романа готова, ее представляют на суд Катаева, однако тот неожиданно отказывается от соавторства, заявив, что «рука мастера» не нужна – сами справились. После чего соавторы по-прежнему пишут вдвоем – днем и ночью, азартно, как говорится, запойно, не щадя себя. Наконец в январе 1928 года роман завершен, и с января же по июль он публикуется в иллюстрированном ежемесячнике «30 дней».
Так ли все происходило, нет ли – трудно сказать. Ясно только, что при упомянутых сроках вопрос о месте и времени публикации решался если и не до начала работы, то уж во всяком случае задолго до ее завершения. В самом деле, материалы, составившие январский номер, как водится, были загодя прочитаны руководством журнала, подготовлены к типографскому набору, набраны, сверстаны, сданы на проверку редакторам и корректорам, вновь отправлены в типографию и т. п. На подобные процедуры – по тогдашней журнальной технологии – тратилось не менее двух-трех недель. И художнику-иллюстратору, кстати, не менее пары недель нужно было. Да еще и разрешение цензуры надлежало получить, что тоже времени требует. Значит, решение о публикации романа принималось редакцией журнала отнюдь не в январе 1928 года, когда работа над рукописью была завершена, а не позднее октября – ноября 1927 года. Переговоры же, надо полагать, велись еще раньше.
С учетом этих обстоятельств понятно, что подаренным сюжетом вклад Катаева далеко не исчерпывался. В качестве литературной знаменитости брат Петрова и друг Ильфа стал, так сказать, гарантом: без катаевского имени соавторы вряд ли получили бы «кредит доверия», ненаписанный или, как минимум, недописанный роман не попал бы заблаговременно в планы столичного журнала, рукопись не принимали бы там по частям. И не печатали бы роман в таком объеме: все же публикация в семи номерах – случай экстраординарный для иллюстрированного ежемесячника.
Разумеется, издание тоже было выбрано не наугад. В журнале «30 дней» соавторы могли рассчитывать не только на литературную репутацию Катаева, но и на помощь знакомых. Об одном из них, популярном еще в предреволюционную пору журналисте Василии Александровиче Регинине (1883–1952), заведующем редакцией, о его причастности к созданию романа мемуаристы и литературоведы иногда упоминали, другой же, бывший акмеист Владимир Иванович Нарбут (1888–1938), ответственный (т. е. главный) редактор, остался как бы в тени. Между тем их дружеские связи с авторами романа и Катаевым-старшим были давними и прочными. Регинин организовывал советскую печать в Одессе после гражданской войны и, как известно, еще тогда приятельствовал чуть ли не со всеми местными литераторами, а Нарбут, сделавший при Советской власти стремительную карьеру, к лету 1920 года стал в Одессе полновластным хозяином ЮгРОСТА – Южного отделения Российского телеграфного агентства, куда пригласил Катаева и других писателей-одесситов.
В Москве Нарбут реорганизовал и создал несколько журналов, в том числе «30 дней», а также издательство «Земля и фабрика» – «ЗиФ», где был, можно сказать, представителем ЦК ВКП(б). Своим прежним одесским подчиненным он, как отмечали современники, явно протежировал. И характерно, что первое отдельное издание «Двенадцати стульев», появившееся в 1928 году, было зифовским. Кстати, вышло оно в июле, аккурат к завершению журнальной публикации, что было оптимально с точки зрения рекламы, а в этой области Нарбут, возглавлявший «ЗиФ», был признанным специалистом.
Нежелание мемуаристов и советских литературоведов соотнести деятельность Нарбута с историей создания «Двенадцати стульев» отчасти объясняется тем, что на исходе лета 1928 года политическая карьера бывшего акмеиста прервалась: после ряда интриг в ЦК (не имевших отношения к «Двенадцати стульям») он был исключен из партии и снят со всех постов. Регинин же остался заведующим редакцией, и вскоре у него появился другой начальник. Однако в 1927 году Нарбут еще благополучен, его влияния вполне достаточно, чтобы с легкостью преодолевать или обходить большинство затруднений, неизбежных при срочной сдаче материалов прямо в номер.
Если принять во внимание такой фактор, как поддержка авторитетного Регинина и влиятельнейшего Нарбута, то совместный дебют Ильфа и Петрова более не напоминает удачный экспромт, нечто похожее на сказку о Золушке. Скорее уж это была отлично задуманная и тщательно спланированная операция – с отвлекающим маневром, с удачным пропагандистским обеспечением. И проводилась она строго по плану: соавторы торопились, работая ночи напролет, не только по причине природного трудолюбия, но и потому, что вопрос о публикации был решен, сроки представления глав в январский и все последующие номера журнала – жестко определены.
Не исключено, кстати, что Нарбут и Регинин, изначально зная или догадываясь о специфической роли Катаева, приняли его предложение, дабы помочь романистам-дебютантам. А когда Катаев официально отстранился от соавторства, Ильф и Петров уже предъявили треть книги, остальное спешно дописывалось, правилось, и опытным редакторам нетрудно было догадаться, что роман обречен на успех. Потому за катаевское имя, при столь удачной мотивировке отказа, держаться не стоило. Кстати, история о подаренном сюжете избавляла несостоявшегося соавтора и от подозрений в том, что он попросту сдал свое имя напрокат.
Есть в этой истории еще один аспект, ныне забытый. Игра в «литературного отца» – общеизвестная традиция, которой следовали многие советские писатели, охотно ссылавшиеся на бесспорные авторитеты – вроде Максима Горького. Но в данном случае традиция пародировалась, поскольку «литературным отцом» был объявлен брат и приятель – Катаич, Валюн, как называли его друзья. И не случайно в воспоминаниях Петрова история о сюжетном «подарке» соседствует с сообщением об одном из тогдашних катаевских псевдонимов – Старик Собакин (Старик Саббакин). Петров таким образом напомнил читателям о подвергавшейся постоянным ироническим обыгрываниям пушкинской строке: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Получалось, что будущих соавторов благословил Старик Собакин. Посвящением Катаеву открывалась и первая зифовская книга.
«12 стульев» — краткое содержание романа И. Ильфа и Е. Петрова
Создание произведения двумя авторами — редкий случай в истории мировой литературы. К таким творениям относится книга, которую написали Ильф и Петров. Краткое содержание «12 стульев» рекомендуется читать тем, кому нужно срочно ознакомиться с сюжетом романа. Произведение повествует о событиях, которые происходили на территории молодой советской республики в эпоху новой экономической политики, проводимой большевиками в начале 20-х годов XX века.
Предыстория романа
В 1927 году Ильф и Петров трудились в московской газете «Гудок». Сюжет журналистам подсказал В. П. Катаев, уже известный и опытный писатель. Предполагалось, что Валентин Петрович будет править уже готовые главы, написанные газетчиками, и на обложку книги вынесутся фамилии трёх авторов. Через месяц работы над романом выявляется самодостаточность Ильфа и Петрова. Мастерство молодых сатириков столь очевидно, что Катаев отказывается от соавторства.
В результате вопрос о том, кто написал «12 стульев», разрешается сам собой. На титульном листе романа стоят только два имени: Илья Ильф и Евгений Петров.
Охота на драгоценные стулья
«Двенадцать стульев» писались стремительно. Работа началась в сентябре 1927 года. Через месяц готова первая часть. К январю 1928 года роман полностью завершён. В январском номере ежемесячника «30 дней» появляются первые главы произведения. Публикация в журнале продолжалась до июля.
Отдельной книгой работа Ильфа и Петрова выпущена издательством «Земля и фабрика» в июле 1928 года. В отличие от журнального варианта, имевшего 37 глав, роман состоял из 41.
Действие происходит в разных городах европейской части СССР. Двадцать один второстепенный персонаж встречается на страницах «12 стульев». Герои романа, ведущие охоту за кладом, немногочисленны. Список главных действующих лиц:
Встречи в Старгороде
15 апреля 1927 года в городе N скончалась тёща Воробьянинова. Перед смертью мадам Петухова кратко рассказала зятю, что зашила, скрывая от большевиков, бриллианты стоимостью в 70 тыс. царских рублей в сиденье одного из стульев гостиного гарнитура. О сокровищах узнал и отец Фёдор, исповедавший Клавдию Ивановну перед кончиной.
Для поисков тёщиного наследства Ипполит Матвеевич отправляется в Старгород. Здесь происходит встреча с мелким мошенником Остапом Бендером. Авантюристы договариваются о совместной деятельности, определив её как концессию.
Выяснилось, что один стул из гарнитура находится в доме соцобеспечения. Приют для старушек занимал особняк, когда-то принадлежавший Воробьянинову, в то время предводителю дворянства. Бендер обследовал всё здание, но ничего не нашёл.
Пропажу обнаружил Ипполит Матвеевич. На улице концессионер встретил отца Фёдора, приехавшего в Старгород за кладом. Священник нёс стул из гарнитура. Завязалась драка. В потасовке противники сломали шедевр мебельного искусства. Бриллиантов внутри не оказалось.
Чтобы выяснить судьбу остальных 11 стульев, Остап отправился к Варфоломею Коробейникову, некогда служившему в жилищном отделе города. Посулив архивариусу 70 рублей, Бендер получил ордера на мебель. Он узнал, что десять стульев передано в московский музей мебели, а ещё один достался жителю Старгорода товарищу Грицацуеву.
С документами в кармане комбинатор ушёл, не заплатив ни копейки. Бендера сменил отец Фёдор. Его тоже интересовал гарнитур из гостиной мадам Петуховой. За 5 золотых червонцев Коробейников продал священнику ордер на 12 стульев, принадлежавших генеральше Поповой.
Остап женился на вдове гражданина Грицацуева, дабы завладеть кладом. Но мошенников ждала неудача. Бриллианты не обнаружились.
На поездку в Москву нужны деньги. Здесь удача улыбнулась концессионерам. Воробьянинова и Бендера приглашают в гости к Елене Станиславовне, давней знакомой Ипполита Матвеевича, всё ещё влюблённой в предводителя дворянства. Остапу приходит в голову идея провести аферу. На квартиру к Елене Станиславовне приглашаются люди, бывшие не в ладах с советской властью.
Под видом учреждения мифического «Союза меча и орала» Бендер собирает пожертвования, якобы предназначенные для помощи беспризорникам. Собранных средств оказалось 500 рублей. Дорога на Москву открыта.
Гарнитур расходится по частям
В Москве концессионеры поселились в студенческом общежитии. Здесь Остап встретил давнего друга Николая, который недавно женился на студентке Лизе.
Бендер и Воробьянинов осматривали Музей мебели в поисках орехового гарнитура, но безрезультатно. Зато им встретилась Лиза. Пока великий комбинатор выяснял судьбу стульев, бывший предводитель дворянства предлагает девушке провести вечер вместе.
Остап узнаёт, что стулья продадут на завтрашнем аукционе. Студентка соглашается пойти с Ипполитом Матвеевичем в ресторан. Утром после романтического ужина у старого ловеласа осталось только 12 рублей из 200, полученных от Бендера после дележа денег, которые пожертвовали старгородские заговорщики из «Союза меча и орала».
На аукционе стулья мастера Гамбса продавались одним лотом. Стартовая цена — 80 рублей. Когда стоимость гарнитура достигла 145 рублей, Остап предложил 200, и конкуренты сдались.
По аукционным правилам покупатель лота обязан заплатить комиссионный сбор. Бендер потребовал, чтобы Воробьянинов внёс недостающую сумму. Денег у Ипполита Матвеевича не было. Торг на гарнитур отменили. Стулья начали продавать по отдельности. Места, по которым разошёлся ореховый гарнитур мадам Петуховой:
Чтобы заполучить стул у Эллочки, Бендер расстался с золотым ситечком, позаимствованным у гражданки Грицацуевой. Второй стул, доставшийся Щукину при разводе, комбинатор заполучил, когда помог незадачливому инженеру открыть квартиру, которую затапливала вода из открытого крана. Оба шедевра мастера Гамбса не хранили в себе сокровищ. Забрать стулья у Изнуренкова и Ляписа-Трубецкого не составило труда. Клад не обнаружился. Стул, вскрытый Остапом ночью в кабинете главного редактора «Станка», также оказался пустым.
В театре Колумба стулья использовались как реквизит в авангардной постановке «Женитьба» по пьесе Н. В. Гоголя. Но театр уезжал на гастроли по Волге. Концессионеры последовали за ним.
Погоня за бриллиантовым сокровищем
Пароход «Скрябин» совершал рейс от Нижнего Новгорода до Царицына. Цель похода — агитация населения в участии тиражей государственного займа. В агитпоходе были задействованы:
В первую ночь охотники за бриллиантами, устроившись на судно художниками-оформителями, распотрошили один стул. Внутри обнаружилась медная табличка с надписью, которая гласила, что полукресло изготовлено мастером Гамбсом в 1865 году в Санкт-Петербурге.
В городке Васюки лжехудожников изгоняют с парохода. Чтобы раздобыть деньги, Остап организует сеанс одновременной игры на 160 досках в шахматном клубе. Некомпетентность приезжего гроссмейстера вскоре открылась. Спасаясь от расправы обманутых васюкинцев, концессионеры уплывают на лодке вниз по течению Волги.
В Пятигорске с помощью монтёра театра Мечникова, взявшего за услуги 20 рублей, Бендер и Воробьянинов овладели двумя стульями. Ничего! Третий стул отправлен с реквизитом в турне по Кавказу и Крыму. Последний город гастролей — Ялта.
На погоню за театром требовались деньги. Ипполит Матвеевич прикидывается нищим, а Остап продаёт фальшивые билеты на посещение «Провала» — достопримечательности Пятигорска. На Военно-Грузинской дороге компаньоны изображают представителей горских народов, за что получают от туристов копейки. В Тифлисе мошенники встречают члена «Союза меча и орала» Кислярского и выманивают у него 500 рублей.
На горной дороге компаньоны натыкаются на обезумевшего отца Фёдора. Поиски гарнитура генеральши Поповой, ордер на который Коробейников подсунул вместо документа на стулья мадам Петуховой, привели священника в Батуми. Владелец генеральской мебели инженер Брунс долго упирался, но затем отдал стулья за 200 рублей. На берегу моря поп раскромсал все стулья топором. Бриллиантов не было.
В Ялте концессионеры, оставшись ночью после спектакля в театре Колумба, овладевают предпоследним стулом. Опять неудача! Авантюристы едут в Москву продолжать поиск.
Месяц Остап выискивал следы стула с сокровищами. Наконец розыск увенчался успехом. Оставалось ночью пробраться в клуб железнодорожников и овладеть кладом. Перед делом Бендер решил отдохнуть. Когда великий комбинатор уснул, Воробьянинов перерезал компаньону горло.
Уже на рассвете Ипполит Матвеевич снял обивку со стула, стоявшего в шахматной комнате. Бриллианты отсутствовали. Во дворе бывший предводитель дворянства услышал от клубного сторожа пересказ истории обретения фамильных драгоценностей. Сокровища Клавдии Ивановны превратились в Дом культуры железнодорожников. Воробьянинов потрогал холодный мрамор облицовки здания и завыл.
Старшеклассникам предлагается сделать анализ романа «Двенадцать стульев». Краткое содержание раскрывает фабулу произведения. Чтение книги доставит удовольствие благодаря искромётному юмору и лёгкому языку повествования.
Тайны романа «12 стульев»: как на самом деле было написано легендарное сатирическое произведение?
В 1928 году в печать вышел роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова «12 стульев». Сатирическое произведение не сразу стало популярным, сначала критики относились к нему крайне сдержанно, в 1948 году роман и вовсе был запрещен из-за советской цензуры. Однако с каждым десятилетием интерес к роману рос, за все время было снято более 20 экранизаций, в том числе на Кубе, в Германии, Швеции, Австрии и США. В Советском Союзе книгу экранизировали дважды: в 1971 году – Леонид Гайдай и в 1976 – Марк Захаров.
Спокойную жизнь делопроизводителя ЗАГСа Ипполита Матвеевича Воробьянинова нарушает не столько внезапная кончина тещи Клавдии Ивановны Петуховой, сколько ее признание, что в сиденье одного из 12 стульев их бывшего гостиного гарнитура она зашила свои бриллианты. Ипполит Матвеевич решает найти сокровище. К несчастью, этим же занят священник отец Федор, узнавший тайну от Клавдии Ивановны на исповеди. Воробьянинов встречает молодого авантюриста Остапа Бендера, согласившегося за 40% от стоимости бриллиантов помочь бывшему предводителю дворянства. Смотрите комедию «12 стульев» Марка Захарова с Андреем Мироновым в главной роли в субботу, 6 марта, в 11:50 на телеканале «МИР».
История создания романа «12 стульев» обросла всевозможными легендами, байками и небылицами, которые активно поддерживали и распространяли сами авторы. В какой-то момент литературоведы стали замечать множество неточностей в словах писателей, однако, узнать достоверно, где правда, а где авторский вымысел, сегодня почти невозможно. «МИР 24» вспомнил самые интересные факты о написании романа «12 стульев».
кадр из фильма «12 стульев». Режиссер Марк Захаров. Производство ТО «Экран» (1976)
Идея романа принадлежала известному на тот момент советскому писателю Валентину Катаеву. Он предложил своему брату Евгению Катаеву (Евгений Петров, – прим. ред.) вместе с начинающим писателем Иехииелом-Лейбом Файнзильбергом (Илья Ильф – прим.ред.) написать роман о поиске бриллиантов, спрятанных в стульях. Как выражался сам Катаев, он нанял литературных негров. Молодые литераторы отнеслись к заданию серьезно, работали много и сообща. У каждого было право вето, поэтому ни одна фраза не была напечатана без согласия напарника. Изначально Катаев хотел сам участвовать в написании книги, но уехал в Крым и на море работать ленился. Через месяц выяснилось, что Ильф и Петров справляются без помощи маэстро, поэтому от авторства Катаев отказался. Оставив два обязательных условия: в посвящении к роману должно быть его имя, а после публикации авторы должны подарить ему золотой портсигар.
Изначально роль Остапа Бендера в романе была незначительной. Полагалось, что он озвучит лишь одну фразу: «Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?». Однако постепенно Бендер перекочевал в ключевого героя романа, что вызывало недоумение у самих авторов. Евгений Петров рассказывал, что в какой-то момент они начали воспринимать Остапа Бендера как реального человека. Кстати, подобная литературная метаморфоза совсем не нова. Например, Александр Пушкин признался, что был удивлен, когда Татьяна Ларина вышла замуж за генерала, а для Льва Толстого неудавшееся самоубийство Вронского было настоящим открытием.
Кстати, скорее всего, у Бендера был прототип. Самый вероятный – одесский авантюрист Осип Шор. Молодой человек служил в уголовном розыске и имел репутацию денди. В 1919 году возвращаясь из Петрограда в Одессу, Шор проворачивал разные авантюры: выдавал себя за агента подпольной антисоветской организации, прожил зиму у пухленькой женщины, обещая жениться, представлялся художником и даже известным шахматистом, чтобы завоевать доверие окружающих. В 1937 году мужчину отправили в лагерь на пять лет, под конец жизни он работал проводником в поезде дальнего следования.
кадр из фильма «12 стульев». Режиссер Марк Захаров. Производство ТО «Экран» (1976)
Отношение читателей к Остапу Бендеру тоже менялось с течением времени. Сначала его считали отъявленным негодяем, но со временем стали видеть веселого и предприимчивого мужчину, который не боится рисковать. Решение о смерти героя для авторов было случайным – они просто положили две бумажки с вариантами окончания романа в сахарницу и провели жеребьевку. Позже Ильф и Петров признавались, что такое решение было незрелым, пойти на это могли только молодые авторы, поэтому в «Золотом теленке» Остапа Бендера воскресили.
А вот образ Кисы Воробьянинова собирательный, олицетворяющий людей, которые потеряли свое высокое социальное положение и теперь занимают небольшие делопроизводственные должности. На протяжении всего романа Воробьянинов не демонстрирует никаких способностей: не находчив, не практичен, не энергичен. Критик Анатолий Старков обращает внимание, что даже общение с Бендером Кису ничему не научило: «Он всего лишь жалкая тень Бендера, марионетка при нем». Лишь в финале романа личность Кисы меняется: появляются жестокость и отчаяние.
Роман «12 стульев» со временем стал самым цитируемым в Советском Союзе: «утром деньги – вечером стулья», «заграница нам поможет», «он любил деньги и страдал от их недостатка», «дело помощи утопающим – дело рук самих утопающих» и так далее. При этом, в самом произведении множество отсылок к российской и зарубежной литературе. Сюжетом роман и вовсе обязан произведению Артура Конан Дойля «Шесть Наполеонов». Когда книга вышла в свет, друзья Ильфа и Петрова подарили им коробку с шестью наполеонами в качестве символа.
По мнению краеведов, прототипом Старгорода стал город Старобельск в Луганской области, а также деревня Чмаровка и сам Луганск. В 1926 году Ильф и Петров были здесь в командировке, почерпнув множество деталей из местной жизни.
В каком стуле были бриллианты
Глава XLIII
Сокровище
В дождливый день конца октября Ипполит Матвеевич без пиджака, в лунном жилете, осыпанном мелкой серебряной звездой, хлопотал в комнате Иванопуло. Ипполит Матвеевич работал на подоконнике, потому что стола в комнате до сих пор не было. Великий комбинатор получил большой заказ по художественной части – на изготовление адресных табличек для жилтовариществ. Исполнение табличек по трафарету Остап возложил на Воробьянинова, а сам целый почти месяц, со времени приезда в Москву, кружил в районе Октябрьского вокзала, с непостижимой страстью выискивая следы последнего, безусловно таящего в себе бриллианты мадам Петуховой, стула.
Наморщив лоб, Ипполит Матвеевич трафаретил железные досочки. За полгода бриллиантовой скачки он растерял все свои привычки. Просыпаясь по утрам, не пел он уже своих бонжуров и гутморгенов, далеко в прошлом остался морозный с жилкой стакан, из которого пивал он молоко, будучи делопроизводителем загса уездного города N. И баронские сапоги с квадратными носами и низкими подборами, брошенные во время погони за театром Колумба, гнили где-то на Тифлисской свалке. По ночам Ипполиту Матвеевичу виделись горные хребты, украшенные дикими транспарантами, летал перед его глазами Изнуренков, подрагивая коричневыми ляжками, переворачивались лодки, тонули люди, падал с неба кирпич и разверзшаяся земля пускала в глаза серный дым.
Остап, пребывавший ежедневно с Ипполитом Матвеевичем, не замечал в нем никакой перемены. Между тем Ипполит Матвеевич переменился необыкновенно. Если бы он пришел сейчас в свой родной загс, его, пожалуй, приняли бы за просителя и на приветствие ответили бы довольно небрежно. И походка у Ипполита Матвеевича была уже не та, и выражение глаз сделалось дикое, и ус торчал уже не параллельно земной поверхности, а почти перпендикулярно, как у пожилого кота.
Изменился Ипполит Матвеевич и внутренне. В характере появились не свойственные ему раньше черты решительности и жестокости. Три эпизода постепенно воспитали в нем эти новые чувства. Чудесное спасение от тяжких кулаков васюкинских любителей. Первый дебют по части нищенства у пятигорского «Цветника». И, наконец, землетрясение, после которого Ипполит Матвеевич несколько повредился и затаил к своему компаньону тайную ненависть.
В последнее время Ипполит Матвеевич был одержим сильнейшими подозрениями. Он боялся, что Остап вскроет стул сам и, забрав сокровище, уедет, бросив его на произвол судьбы. Высказывать свои подозрения он не смел, зная тяжелую руку Остапа и непреклонный его характер. Ежедневно, сидя у окна за трафаретом и подчищая старой зазубренной бритвой высохшие буквы, Ипполит Матвеевич томился. Каждый день он опасался, что Остап больше не придет и он, бывший предводитель дворянства, умрет голодной смертью под мокрым московским забором.
Но Остап приходил каждый вечер, хотя радостных вестей не приносил. Энергия и веселость его были неисчерпаемы. Надежда ни на одну минуту не покидала его.
В коридоре раздался топот ног, кто-то грохнулся о несгораемый шкаф, и фанерная дверь распахнулась с легкостью страницы, перевернутой ветром. На пороге стоял великий комбинатор. Он был весь залит водой, щеки его горели, как яблочки. Он тяжело дышал.
– Ипполит Матвеевич! – закричал он. – Слушайте, Ипполит Матвеевич!
Воробьянинов удивился. Никогда еще технический директор не называл его по имени и отчеству. И вдруг он понял.
– В том-то и дело, что есть. Ах, Киса, черт вас раздери!
– Не кричите, все слышно.
– Верно, верно, могут услышать, – зашептал Остап быстро, – есть. Киса, есть, и, если хотите, я могу продемонстрировать его сейчас же… Он в клубе железнодорожников. Новом клубе… Вчера было открытие… Как я нашел? Чепуха? Необыкновенно трудная вещь! Гениальная комбинация! Блестящая комбинация, блестяще проведенная до конца! Античное приключение. Одним словом, высокий класс.
Не ожидая, пока Ипполит Матвеевич напялит пиджак, Остап выбежал в коридор. Воробьянинов присоединился к нему на лестнице. Оба, взволнованно забрасывая друг друга вопросами, мчались по мокрым улицам на Каланчевскую площадь. Они не сообразили даже, что можно сесть в трамвай.
– Вы одеты, как сапожник! – радостно болтал Остап. – Кто так ходит, Киса? Вам необходимы крахмальное белье, шелковые носочки и, конечно, цилиндр. В вашем лице есть что-то благородное. Скажите, вы в самом деле были предводителем дворянства.
Остап стал суетлив. Раньше за ним этого не водилось. На радостях, что сокровище, может быть, еще сегодня ночью перейдет в их руки, Остап позволял себе глупые и веселые выходки, толкал Ипполита Матвеевича, подскакивал к девушкам из Ермаковки и сулил им золотые горы.
Показав предводителю стул, который стоял в комнате шахматного кружка и имел самый обычный «гамбсовский вид», хотя и таил в себе несметные ценности, – Остап потащил Воробьянинова в коридор. Здесь не было ни души. Остап подошел к еще не замазанному на зиму окну и выдернул из гнезд задвижки обеих рам.
– Через это окошечко, – сказал он, – мы легко и нежно попадем в клуб в любой час сегодняшней ночи. Запомните, Киса, третье окно от парадного подъезда.
Друзья долго еще бродили по клубу под видом представителей УОНО [*] и не могли надивиться прекрасным залам и комнатам. Клуб был не велик, но построен ладно. Концессионеры несколько раз заходили в шахматную комнату и с видимым интересом следили за развитием нескольких шахматных партий.
– Если бы я играл в Васюках, – сказал Остап, – сидя на таком стуле, я бы не проиграл ни одной партии. Энтузиазм не позволил бы. Однако пойдем, старичок, у меня двадцать пять рублей подкожных. Мы должны выпить пива и отдохнуть перед ночным визитом. Вас не шокирует пиво, предводитель? Не беда! Завтра вы будете лакать шампанское в неограниченном количестве.
Идя из пивной на Сивцев Вражек, Бендер страшно веселился и задирал прохожих. Он обнимал слегка захмелевшего Ипполита Матвеевича за плечи и говорил ему с нежностью:
– Вы чрезвычайно симпатичный старичок, Киса, но больше десяти процентов я вам не дам. Ей-богу, не дам. Ну зачем вам, зачем вам столько денег.
– Как зачем? Как зачем? – кипятился Ипполит Матвеевич.
Остап чистосердечно смеялся и приникал щекой к мокрому рукаву своего друга по концессии.
– Ну что вы купите, Киса? Ну что? Ведь у вас нет никакой фантазии. Ей-богу, пятнадцати тысяч вам за глаза хватит… Вы же скоро умрете, вы же старенький. Вам же деньги вообще не нужны… Знаете, Киса, я, кажется, ничего вам не дам. Это баловство. А возьму я вас, Кисуля, к себе в секретари. А? Сорок рублей в месяц. Харчи мои. Четыре выходных дня… А? Спецодежда там, чаевые, соцстрах… А? Доходит до вас это предложение.
Ипполит Матвеевич вырвал руку и быстро ушел вперед. Шутки эти доводили его до исступления.
Остап нагнал Воробьянинова у входа в розовый особнячок.
– Вы в самом деле на меня обиделись? – спросил Остап. – Я ведь пошутил. Свои три процента вы получите. Ей-богу, вам трех процентов достаточно, Киса.
Ипполит Матвеевич угрюмо вошел в комнату.
– А, Киса, – резвился Остап, – соглашайтесь на три процента. Ей-богу, соглашайтесь. Другой бы согласился. Комнаты вам покупать не надо, благо Иванопуло уехал в Тверь на целый год. А то все-таки ко мне поступайте, в камердинеры… Теплое местечко. Обеспеченная старость! Чаевые! А.
Увидев, что Ипполита Матвеевича ничем не растормошишь, Остап сладко зевнул, вытянулся к самому потолку, наполнив воздухом широкую грудную клетку, и сказал:
– Ну, друже, готовьте карманы. В клуб мы пойдем перед рассветом. Это наилучшее время. Сторожа спят и видят сладкие сны, за что их часто увольняют без выходного пособия. А пока, дорогуша, советую вам отдохнуть.
Остап улегся на трех стульях, собранных в разных частях Москвы, и, засыпая, проговорил.
– А то камердинером. Приличное жалованье… Харчи… Чаевые… Ну, ну, пошутил… Заседание продолжается! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Это были последние слова великого комбинатора. Он заснул беспечным сном, глубоким, освежающим и не отягощенным сновидениями.
Ипполит Матвеевич вышел на улицу. Он был полон отчаяния и злобы. Луна прыгала по облачным кочкам. Мокрые решетки особняков жирно блестели. Газовые фонари, окруженные веночками водяной пыли, тревожно светились. Из пивной «Орел» вытолкнули пьяного. Пьяный заорал. Ипполит Матвеевич поморщился и твердо пошел назад. У него было одно желание – поскорее все кончить.
Он вошел в комнату, строго посмотрел на спящего Остапа, протер пенсне и взял с подоконника бритву. На ее зазубринках видны были высохшие чешуйки масляной краски. Он положил бритву в карман, еще раз прошел мимо Остапа, не глядя на него, но слыша его дыхание, и очутился в коридоре. Здесь было тихо и сонно. Как видно, все уже улеглись. В полной тьме коридора Ипполит Матвеевич вдруг улыбнулся наиязвительнейшим образом и почувствовал, что на его лбу задвигалась кожа. Чтобы проверить это новое ощущение, он снова улыбнулся. Он вспомнил вдруг, что в гимназии ученик Пыхтеев-Какуев умел шевелить ушами. Ипполит Матвеевич дошел до лестницы и внимательно прислушался. На лестнице никого не было. С улицы донеслось цоканье копыт извозчичьей лошади, нарочито громкое и отчетливое, как будто бы считали на счетах. Предводитель кошачьим шагом вернулся в комнату, вынул из висящего на стуле пиджака Остапа двадцать рублей и плоскогубцы, надел на себя грязную адмиральскую фуражку и снова прислушался. Остап спал тихо, не сопя. Его носоглотка и легкие работали идеально, исправно вдыхали и выдыхали воздух. Здоровенная рука свесилась к самому полу. Ипполит Матвеевич, ощущая секундные удары височного пульса, неторопливо подтянул правый рукав выше локтя, обмотал обнажившуюся руку вафельным полотенцем, отошел к двери, вынул из кармана бритву и, примерившись глазами к комнатным расстояниям, повернул выключатель. Свет погас, но комната оказалась слегка освещенной голубоватым аквариумным светом уличного фонаря.
– Тем лучше, – прошептал Ипполит Матвеевич.
Он приблизился к изголовью и, далеко отставив руку с бритвой, изо всей силы косо всадил все лезвие сразу в горло Остапа. Сейчас же выдернул бритву и отскочил к стене. Великий комбинатор издал звук, какой производит кухонная раковина, всасывающая остатки воды. Ипполиту Матвеевичу удалось не запачкаться в крови, которая полилась, как из лопнувшего пожарного шланга. Воробьянинов, вытирая пиджаком каменную стену, прокрался к голубой двери и на секунду снова посмотрел на Остапа. Тело его два раза выгнулось и завалилось к спинкам стульев. Уличный свет поплыл по большой черной луже, образовавшейся на полу.
«Что это за лужа? – подумал Ипполит Матвеевич. – Да, да, кровь… Товарищ Бендер скончался».
Воробьянинов размотал слегка измазанное полотенце, бросил его, потом осторожно положил бритву на пол и удалился, тихо прикрыв дверь.
Великий комбинатор умер на пороге счастья, которое он себе вообразил.
Очутившись на улице, Ипполит Матвеевич насупился и, бормоча: «Бриллианты все мои, а вовсе не шесть процентов», – пошел на Каланчевскую площадь.
У третьего окна от парадного подъезда железнодорожного клуба Ипполит Матвеевич остановился. Зеркальные окна нового здания жемчужно серели в свете подступавшего утра. В сыром воздухе звучали глуховатые голоса маневровых паровозов. Ипполит Матвеевич ловко вскарабкался на карниз, толкнул раму и бесшумно прыгнул в коридор.
Легко ориентируясь в серых предрассветных залах клуба, Ипполит Матвеевич проник в шахматный кабинет и, зацепив головой висевший на стенке портрет Эммануила Ласкера, подошел к стулу. Он не спешил. Спешить ему было некуда. За ним никто не гнался. Гроссмейстер О. Бендер спал вечным сном в розовом особняке на Сивцевом Вражке.
Ипполит Матвеевич сел на пол, обхватил стул жилистыми своими ногами и с хладнокровием дантиста стал выдергивать из стула медные гвоздики, не пропуская ни одного. На шестьдесят втором гвозде работа его кончилась. Английский ситец и рогожа свободно лежали на обивке стула. Стоило только поднять их, чтобы увидеть футляры, футлярчики и ящички, наполненные драгоценными камнями.
«Сейчас же на автомобиль, – подумал Ипполит Матвеевич, обучавшийся житейской мудрости в школе великого комбинатора, – на вокзал и на польскую границу. За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону, а там…»
И, желая поскорее увидеть, что будет «там», Ипполит Матвеевич сдернул со стула ситец и рогожку. Глазам его открылись пружины, прекрасные английские пружины, и набивка, замечательная набивка, довоенного качества, какой теперь нигде не найдешь. Но больше ничего в стуле не содержалось. Ипполит Матвеевич машинально разворошил пальцем обивку и целых полчаса просидел, не выпуская стула из цепких ног и тупо повторяя:
– Почему же здесь ничего нет? Этого не может быть! Этого не может быть!
Было уже почти светло, когда Воробьянинов, бросив все как было в шахматном кабинете, забыв там плоскогубцы и фуражку с золотым клеймом несуществующего яхт-клуба, никем не замеченный, тяжело и устало вылез через окно на улицу.
– Этого не может быть! – повторил он, отойдя от клуба на квартал. – Этого не может быть!
И он вернулся назад к клубу и стал разгуливать вдоль его больших окон, шевеля губами:
– Этого не может быть! Этого не может быть! Этого не может быть!
Изредка он вскрикивал, хватался за мокрую от утреннего тумана голову. Вспоминая все события ночи, он тряс седыми космами. Бриллиантовое возбуждение оказалось слишком сильным средством. Он одряхлел в пять минут.
– Ходют тут, ходют всякие, – услышал Воробьянинов над своим ухом.
Он увидел сторожа в брезентовой спецодежде и в холодных сапогах. [*] Сторож был очень стар, румян и, как видно, добр.
– Ходют и ходют, – общительно говорил старик, которому надоело ночное одиночество, – и вы тоже, товарищ, интересуетесь. И верно. Клуб у нас, можно сказать, необыкновенный. [*]
Ипполит Матвеевич страдальчески смотрел на румяного старика.
– Да, – сказал старик, – необыкновенный этот клуб. Другого такого нигде нету.
– А что же в нем такого необыкновенного? – спросил Ипполит Матвеевич, собираясь с мыслями.
Старичок радостно посмотрел на Воробьянинова. Видно, рассказ о необыкновенном клубе нравился ему самому, и он любил его повторять.
– Ну и вот, – начал старик, – я тут в сторожах хожу десятый год, а такого случая не было. Ты слушай, солдатик. Ну и вот, был здесь постоянно клуб, известно какой, первого участка службы тяги, я его и сторожил. Негодящий был клуб… Топили его топили и – ничего не могли сделать. А товарищ Красильников ко мне подступает: «Куда, мол, дрова у тебя идут?» А я их разве что, ем эти дрова? Бился товарищ Красильников с клубом – там сырость, тут холод, духовому кружку помещения нету, и в театр играть одно мучение – господа артисты мерзли. Пять лет кредита просили на новый клуб, да не знаю, что там выходило. Дорпрофсож кредита не утверждал. Только весною купил товарищ Красильников стул для сцены, стул хороший, мягкий…
Ипполит Матвеевич, налегая всем корпусом на сторожа, слушал. Он был в полуобмороке. А старик, заливаясь радостным смехом, рассказал, как он однажды взгромоздился на этот стул, чтобы вывинтить электрическую лампочку, да и покатился.
– С этого стула я соскользнул, обшивка на нем порвалась. И смотрю, из-под обшивки стеклушки сыплются и бусы белые на ниточке.
– Бусы, – проговорил Ипполит Матвеевич.
– Бусы, – визгнул старик восхищенно, – и смотрю, солдатик, дальше, а там коробочки разные. Я эти коробочки даже и не трогал. А пошел прямо к товарищу Красильникову и доложил. Так и комиссии потом докладывал. Не трогал я этих коробочек и не трогал. И хорошо, солдатик, сделал, потому что там драгоценность найдена была, запрятанная буржуазией…
– Где же драгоценности? – закричал предводитель.
– Где, где, – передразнил старик, – тут, солдатик, соображение надо иметь. Вот они!
– Да вот они! – закричал румяный старик, радуясь произведенному эффекту. – Вот они! Очки протри! Клуб на них построили, солдатик! Видишь? Вот он, клуб! Паровое отопление, шахматы с часами, буфет, театр, в галошах не пускают.
Ипполит Матвеевич оледенел и, не двигаясь с места, водил глазами по карнизам.
Так вот оно где, сокровище мадам Петуховой. Вот оно, все тут, все сто пятьдесят тысяч рублей ноль ноль копеек, как любил говорить убитый Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер.
Бриллианты превратились в сплошные фасадные стекла и железобетонные перекрытия, прохладные гимнастические залы были сделаны из жемчуга. Алмазная диадема превратилась в театральный зал с вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в целые люстры, золотые змеиные браслетки с изумрудами обернулись прекрасной библиотекой, а фермуар перевоплотился в детские ясли, планерную мастерскую, шахматный клуб и биллиардную.
Сокровище осталось, оно было сохранено и даже увеличилось. Его можно было потрогать руками, но его нельзя было унести. Оно перешло на службу другим людям.
Ипполит Матвеевич потрогал руками гранитную облицовку. Холод камня передался в самое его сердце. И он закричал. Крик его, бешеный, страстный и дикий, – крик простреленной навылет волчицы – вылетел на середину площади, метнулся под мост и, отталкиваемый отовсюду звуками просыпающегося большого города, стал глохнуть и в минуту зачах.
Великолепное осеннее утро скатилось с мокрых крыш на улицы Москвы. Город двинулся в будничный свой поход.