в какую проблему формулируется вопрос о соотношении сознания и тела
Проблема сознание-тело
Рассматривая эту специфику можно придти к очень интересным выводам относительно смыслов, интересов и целей той или иной эпохи, лучше понять своеобразие ее тем и претензий. Успешно выполненная в этом ключе работа вполне способна оказаться весьма поучительной и продуктивной, однако, ниже мы попытаемся пойти путем несколько иным. В наши дальнейшие намерения будет входить с одной стороны задача демонстрации того, что, названный вопрос по существу даже и в наше время еще не достиг той почвы, на которой он мог бы обрести свое разрешение, с другой же стороны мы постараемся показать, что (во все же предполагаемом его разрешении) вопрос этот может быть вполне оценен в качестве вопроса для современной философии ведущего и ключевого.
Двойственность сущности человеческой природы, заключающаяся в дуализме сознания и тела (или в более архаичной терминологии тела и души) имеет, пожалуй, тот же возраст, что и возраст самого человека. С самых древних исторических эпох люди уже располагали представлениями о душе, как инстанции, которая, пребывая в теле, сообщает ему жизнь, верили в то, что после смерти душа покидает свое временное жилище и отправляется в мир загробного существования; наблюдая за гибелью временного тела, они были убеждены, что душа вечна, причем именно в силу отличия своей сущности от сущности телесной. Данные палеонтологии свидетельствуют, что уже неандертальцы хоронили своих умерших, руководствуясь погребальными обрядами и ритуальной практикой, что говорит о том, что разделение сущности человека на душу и тело неким образом было известно даже в их времена. Рационализация проблемы этого разделения, рефлексия по поводу его оснований и смысла, как было отмечено, стали одной из насущных задач, возникшей много тысячелетий спустя, философии. В античный период задача эта решалась в рамках мировоззрения греческого космоцентризма, в период средневековья она была соотнесена с теологической тематикой, в Новое время ситуация изменилась в несколько ином направлении. В чем состояло это изменение, каковы были его предпосылки и, продолжающие действовать до сих пор скрытые тенденции мы и попытаемся здесь ближайшим образом разобрать.
Когда начинают говорить о проблеме дуализма души и тела в Новое время, то в первую очередь вспоминают Декарта. Примечательно так же и то, что именно Декарта часто именуют «отцом» самого Нового времени. Подобное именование вполне имеет право на существование, поскольку нельзя не признать, что именно этому философу удается сформулировать и обосновать тот канон рациональности, который и ложится в дальнейшем в основание нового типа познавательного отношения человека к миру и самому себе. Принципиальное различение мыслимой и протяженной субстанции, осуществленное Декартом, несомненно, оказывается одним из ключевых моментов этого отношения. Однако как проводится и к чему приходит данное различение у самого Декарта?
Как известно, в своем твердом решении дойти до исходного пункта обоснования всякого человеческого знания, и далее строить все здание науки, опираясь лишь на него, Декарт приходит для себя к несомненности идеи существования Бога. Именно Бог признается им единственной и абсолютной субстанцией, которая не нуждается в своем существовании ни в чем другом, кроме себя же самой. Но наряду с Богом, по ходу признания именно его причиной возможности истинного человеческого познания, Декарт утверждает о существовании субстанций другого рода, относящегося к очевидности не бесконечных, но уже конечных вещей. Помимо Бога, коль скоро он не вводит в заблуждение человека относительно истины наличия его человеческого бытия, существуют тела и духи, нуждающиеся, впрочем, для своего существования в постоянном божественном им содействии. Следующий вопрос, который возникает для Декарта, заключается в проблеме того, как возможно истинное, то есть ясное и отчетливое познание конечных вещей. Здесь и вступает в силу принцип критического разделения протяженной и мыслимой субстанций. Без правомерного обособления одного от другого мы рискуем оказаться введены в заблуждение, поскольку начинаем приписывать внешним вещам те свойства, которые на самом деле принадлежат субъективному характеру нашего их представления, данность собственной духовной природы путать с характеристикой материальных тел. Именно последовательное проведение работы по различению объективного и субъективного и позволяет Декарту утвердить и обосновать познавательное отношение человека к материальному миру в качестве предмета исследования физико-математической науки, в котором вся прежняя мистифицированная натурфилософия уступает отныне место объективному естествознанию, стремительное развитие которого становится одним из ведущих свершений всей будущей эпохи европейской истории. Однако гносеологическая оправданность картезианского дуализма сама имеет очень слабое место своей обоснованности, относящееся к антропологической проблеме соединения души тела в самом конечном человеческом существе.
В отношении вопроса о двойственности, но, тем не менее, все же и фактическом единении человеческих души и тела дело выглядит так, что мы можем отчетливо познать тут противоположность телесного и духовного, а вот их взаимное воздействие друг на друга способны обосновать лишь косвенно. Обоснование должно быть дано, сам Декарт признает, что никакой другой вопрос, кроме как тот, что касается соединения тела с душой нельзя предложить с большим правом, но отвечать на него он имеет возможность только видоизменяя существо проблемы, как бы модифицируя сам характер антропологической двусмысленности человеческого бытия. Что бы сохранить принципы своей философии, не впав в явные и очевидные противоречия с тем фактом, что душевные проявления человека воздействуют на его телесную представленность в мире протяженных вещей, Декарт пытается использовать достаточно ограниченную свободу понятийных маневров, что предоставляют в его распоряжение различение конечных и абсолютной субстанций, указание на противоположность протяженной и мыслимой субстанции как на их взаимную понятость друг через друга, определение человеческого духа и тела как неполных субстанций, достигающих через свое объединение целого существования одного существа. В конечном итоге у Декарта получается так, что взаимоисключенность двух противоположных человеческих естеств как бы обыгрывается тем, что основное свойство каждого из них неким (довольно маловразумительным) образом переносится на другое. Он то склонен в некотором смысле приписывать душе протяженность, то говорит о неделимости единства человеческой телесности, отчасти отказывая ей в ключевых характеристиках пространства. Как бы ни было, различие протяженной и мыслимой субстанций приходится удерживать только констатацией того, что в человеке они все же не могут быть полностью соединены, а оказываются только сложены. Над тем, что сложно по своему составу тяготеет пространство; поскольку делима и состоит из частей именно протяженная субстанция, то следует делать вывод, что, оставаясь по своей собственной природе все же раздельными, в единстве человеческой сущности духовное и телесное складывается в неком месте взаимной пространственной локализации. В человеческом теле должно найтись место для души, которое Декарт помещает в середине мозга, где душа с одной стороны воспринимает, а с другой стороны производит движение жизненных духов, посредством которых воздействует на тело и сама претерпевает воздействие от него. Данный процесс Декарт описывает уже в качестве физиолога, и нужно сказать, что это описание, возможно, и имевшее смысл для семнадцатого столетия, в наши дни мало кем сможет оказаться воспринято всерьез. Следует признать, что ответ на самый правомерный вопрос человеческого познания великим французским философом в итоге по существу дан так и не был.
В качестве одной из специализированных объективных наук за четыре столетия физиология шагнула далеко вперед, но означает ли этот прогресс то, что в проблеме понимания различия тела и сознания наше время можно назвать более осмысленным, чем время Декарта? Не вдаваясь в конкретную историю попыток разрешения антропологического парадокса декартовского дуализма для ответа на этот вопрос постараемся обратить внимание на то, как сама картезианская философия предполагает две совершенно разные тенденции своего применения. Первая из тенденций относится к идеалистической интерпретации данности человеческого бытия, вторая обращена к мировоззрению материалистическому.
Что касается идеализма, то его правомерность вытекает из того декартовского принципа, согласно которому я не имею права принимать за истину ничего, что не является для меня достоверным. Непосредственно достоверны для человека факты опыта его собственного сознания (заблуждение возникает лишь при неправильном соотнесении этих фактов с тем, что в них самих не дано). Крайний случай применения этого изначального декартовского усмотрения традиционно связывают с философией епископа Беркли, но для современной гносеологии данное усмотрение более актуально в том виде, которое оно позднее получает в проекте феноменологии Э.Гуссерля. Гуссерль неоднократно говорит о том, что именно Декарт как раз и открыл ту сферу очевидных достоверностей, которая единственно только и может стать оправданным обоснованием всего философского (а через него и научного) познания. Но не менее часто Гуссерлю так же приходится и упрекать Декарта в том, что сфера эта оказалась слишком быстро им покинута, так и не став в итоге предметом исследования и осмысления. В этом «покидании» Декарт выходит к утверждению о существовании помимо сознания наличного естественного мира, который в феноменологии Гуссерля постоянно обязан подвергаться своей экзистенциальной нейтрализации путем проведения трансцендентальной редукции. Однако согласно логике самого декартовского мышления, выход к познанию человеком внешнего ему мира не только оправдан, но и необходим. То, что критикуется Гуссерлем в качестве наивности «естественной установки» познания обосновано у Декарта доказательством того, что Бог не может обманывать человека в естественном инстинкте его разума, требующего убежденности в том, что тела как вещи в себе и есть внешние причины наших чувственных представлений. На первый взгляд может показаться, что подобная убежденность способна привести Декарта к выводу, позволяющему считать воспринимаемые чувственные качества вещей их собственными свойствами, но он, напротив, неоднократно демонстрирует то, что подобный вывод оказывается глубоко ошибочным, поскольку для познания телесного мира самого по себе от него необходимо отвлечь субъективный способ нашего его ощущения. В результате этого отвлечения от внешних вещей не остается ничего, кроме их протяжения и, обусловленных пространственными отношениями, характеристик. Так впервые, благодаря Декарту для познания открывается структурная конституция объективного физического мира, которая в дальнейшем и ложится в основу естественнонаучного исследования природы, становящегося новым и исключительно значимым фактором всей дальнейшей исторической перспективы человеческой цивилизации. Конечно, позже саму картезианскую физику не раз упрекали в полной несостоятельности, но даже и эти упреки стали в дальнейшем возможны только благодаря следованию принципам именно того способа познания, что заложил в фундамент своего, по сути революционного, мышления сам же Декарт. Именно «естественное» применение этих принципов в конечном итоге создают основу для утверждения в естествознании сугубо материалистического мировоззрения, вопросу соотнесения установок которого с проблемой факта идеальности человеческого сознания мы и должны сейчас уделить некоторое внимание.
Как было рассмотрено выше, дуализм мыслящей и протяженной субстанции сохраняется у Декарта через то, что их соединение в человеке рассматривается в качестве сложения, то есть того, что предполагает преимущественно пространственное истолкование. Коль скоро местом пребывания души становится мозг, то ближайший вывод из этого положения гласит, что человек способен мыслить именно благодаря мозгу. Мышление и сознание идеальны, их невозможно последовательно соотнести с, имеющей материальную субстанциональность, вещественностью мозга, но материализм обыгрывает это прямое противоречие тем, что «естественным» образом отождествляет процесс мышления с материальным процессом функционирования мозга в качестве высокоорганизованного биологического вещества. Возникающий здесь двойной сдвиг в интерпретации дуалистических терминов тела и души приводит к фактической эквивалентности сознания и мозга, позволяющей отныне вопрос о взаимоотношении того и другого попросту игнорировать. Это игнорирование сказывается в том, что физиологическое исследование мозговой активности одновременно выдает себя и за исследование процесса активности самого сознания. Но эта, воспринятая в качестве «само собой разумеющейся», установка, в которой материалистическая нейрофизиологическая механика мозга в наши дни демонстрирует свою сущность как сущность механизма работы сознания, при критическом ее рассмотрении с позиций установки феноменологической, должна быть оценена в качестве одного из радикальнейших заблуждений всей нашей эпохи. Все радикальные заблуждения рано или поздно чреваты последствиями, в которых только и становится явным, что они есть негативный результат самого, разоблачающего тут себя, заблуждения. Процесс идеально-эйдетического восприятия цвета никоим образом не может оказаться тождественным материальной реакции сетчатки глаза на электромагнитное колебание определенной длины световой волны, и последующей обработке этой реакции клетками головного мозга. Два эти событийные ряда попросту относятся к совершенно разнопорядковым, не допускающим замещения друг друга, измерениям бытия, вопрос о переводе одного из которых в другое на его собственной почве нами все еще не поставлен. То, что указанное здесь противоречие сегодня не становится предметом внимания современной науки во многом, как показывает Гуссерль, обусловлено начавшейся после Декарта тенденцией натурализации сознания, в результате которой душе стараются приписать тот же способ существования, что и материальной природе. Но нужно признать, что, даже не смотря на все усилия феноменологии в том, чтобы подобную натурализацию ввиду ее неправомочности преодолеть, различимую соотнесенность материальной телесно-физиологической природы человека с идеальностью его душевных переживаний мы до сих пор просто не можем сделать сферой своего изучения. То как душа соединяется с телом по-прежнему остается тайной, причем тайной, от способа отношения к которой (как мы можем убедиться на примере Декарта) во многом и зависит само осмысления человеком истины собственного же существа. Но как это зависимость проявляет себя в наши дни?
В последние десятилетия уверено набирает свои обороты информационная трансформация всего научно-технического потенциала современной человеческой цивилизации. Стремительное развитие компьютерной техники в условиях этой трансформации навязчиво генерирует новый тип соотнесения представлений о природе человека с реальностью, в истории до этого никогда не существовавшей. Речь идет о реальности электронных процессов и технологий. С проведением аналогии между человеческим мышлением и эволюционирующей работой искусственной «думающей машины» на сегодняшний день приходится сталкиваться все чаще и чаще. Довольно несложные расчеты могут вполне наглядно продемонстрировать, что при теперешних темпах прогресса в компьютерной технике электронный мозг может достигнуть степени сложности человеческого мозга уже в обозримой исторической перспективе. Концепция человека как «home machine», выдвинутая еще Ламетри, приближается в этой перспективе к своему реальному эмпирическому воплощению, вот только собственно «человеческого» в подобном воплощении ожидать никак не приходится. То же что все же приходится ожидать может лишь означать нечто обуславливающее предельную исчерпанность техники человеческого самопознания со стороны его материальной наличности. По нашему мнению именно только на этом пределе впервые реальным образом и должна быть открыта та почва, на которой сам вопрос о соотнесении мыслящей и протяженной субстанции наконец-то сможет получить для себя оправданный способ своего осмысления.
Не секрет, что бытийная уместность человека при теперешней процедуре его информатизации становится все более проблематичной. Затрагивая все сферы нашей жизнедеятельности, эта информатизация неким, еще не до конца опознанным образом, начинает деформировать все базовые антропологические модели человеческого самопонимания. К какому результату способна привести данная деформация на сегодняшний день остается неясным. В связи с этим все чаще приходится отмечать, что устоявшиеся понятийные схемы описания мира и человеческого существования в нем оказываются для анализа будущего постиндустриального общества малоприемлемыми, становление же новых конструкций нашего самопредставления явно отстает от, спонтанно развивающейся ситуации перехода к совершенно новым типам конституирования современной исторической реальности. Принципиальное возобновление философского вопроса об отношении между сознанием и телом, возобновление, требующее нового обретения соразмерной этому вопросу предметности, по нашему мнению, и должно стать в этой связи одной из насущных задач для мышления нашего времени.
4. Проблема «сознание» — «тело»
4. Проблема «сознание» — «тело»
Оставим в стороне скептицизм и предположим, что физический мир существует, включая ваши тело и мозг. Оставим и скептицизм по отношению к другим сознаниям. Я буду исходить из того, что вы обладаете сознанием, если вы согласитесь думать обо мне так же. Теперь зададимся вопросом: какова может быть связь между сознанием и мозгом?
Все явственно свидетельствует: чтобы нечто произошло в вашем уме или сознании, должно что-то произойти в вашем мозгу. (Вы бы не ощутили боли в ушибленном колене, если бы по нервной системе не прошел импульс от ноги через спинной мозг в мозг головной.) Мы не знаем, что происходит в мозгу, когда вы думаете: «Интересно, успею я сегодня зайти в парикмахерскую?» Но мы совершенно уверены: что-то обязательно происходит — что-то связанное с электрохимическими изменениями в миллиардах нервных клеток, из которых состоит наш головной мозг.
В отдельных случаях нам известно, как мозг воздействует на сознание, а сознание — на мозг. Например, мы знаем, что возбуждение участков мозга в затылочной части головы вызывает зрительные образы. Известно и то, что, когда вы решаетесь взять еще один кусок торта, определенные группы других нервных клеток посылают импульс мускулам вашей руки. Конечно, мы не знаем многих деталей, но одно ясно: сложные связи между тем, что происходит в нашем сознании, и теми физическими процессами, которые протекают в нашем мозгу, существуют. Как это происходит конкретно — вопрос науки, а не философии.
Но есть и философский вопрос касательно отношения сознания и мозга, и заключается он в следующем: является ли ваше сознание чем-то отличным от вашего мозга, хотя бы и связанным с ним, или же оно и есть ваш мозг? Представляют ли собой ваши мысли, чувства, восприятия, ощущения и желания нечто такое, что происходит в дополнение ко всем физическим процессам в мозгу, или же они сами суть некоторые из этих процессов?
Что происходит, к примеру, когда вы откусываете от плитки шоколада? Шоколад тает на вашем языке, вызывая химические изменения во вкусовых рецепторах; последние посылают электрические импульсы по нервным волокнам, соединяющим язык и мозг, и, когда эти импульсы достигают определенного участка мозга, они вызывают там дальнейшие физические изменения; в конечном счете вы ощущаете вкус шоколада. Но что это такое? Может, это просто физическое событие в каких-то клетках головного мозга или же это нечто такое, что обладает совершенно иной природой?
Если бы ученый-естествоиспытатель мог заглянуть под крышку вашей черепной коробки и посмотреть на ваш мозг в ту минуту, когда вы лакомитесь шоколадом, он увидел бы лишь серую массу нейронов. Если бы он применил измерительную аппаратуру, чтобы определить, что происходит в недрах вашего мозга, то обнаружил бы сложнейшие и многообразные физические процессы. Но нашел бы он там вкус шоколада?
Дело не только в том, что вкус шоколада — это именно вкус, и, следовательно, его нельзя увидеть глазами. Допустим, что упомянутый ученый настолько увлекся и забылся, что пытается отследить ваше вкусовое ощущение от шоколада, пробуя на вкус ваш мозг, пока вы едите шоколад. Но, во-первых, ваш мозг, наверное, вряд ли вообще напомнит ему по вкусу шоколад. Но даже если бы и напомнил, ему бы все равно не удалось проникнуть в ваше сознание и пережить ваше ощущение вкуса шоколада. Он всего лишь обнаружил бы, сколь бы странным это ни показалось, что, когда вы едите шоколад, ваш мозг изменяется таким образом, что приобретает вкус шоколада, как его воспринимают другие люди. У него было бы свое ощущение вкуса шоколада, а у вас — свое.
Если ваши восприятия переживаются внутри сознания, причем не так, как протекают процессы в вашем головном мозге, то, похоже, восприятия и прочие ментальные состояния не могут быть просто физическими состояниями вашего мозга. Они должны быть чем-то большим, чем ваше тело с его сложной и напряженно действующей нервной системой.
Один из возможных выводов состоит в том, что должна существовать душа, связанная с телом как-то так, что они могут взаимодействовать. Если это справедливо, то вы состоите из двух весьма разнородных начал: сложно организованного физического организма и души, которая существует чисто ментально. (Такой взгляд — по очевидным причинам — носит название дуализма.)
Однако многие считают, что вера в существование души устарела, что она ненаучна. Все что ни есть в мире состоит из физической материи — различных комбинаций одних и тех же химических элементов. Почему же с нами должно быть иначе? Наши тела развиваются посредством сложных физических процессов из одной-единственной клетки, возникающей при зачатии в результате слиянии сперматозоида и яйцеклетки. Материя накапливается по ходу этих процессов постепенно, по мере того, как оплодотворенная яйцеклетка превращается в младенца с руками, ногами, ушами, глазами и мозгом и который уже способен двигаться, чувствовать и видеть, а в конце концов — и говорить, и думать. Некоторые из нас убеждены, что эта сложная физическая система — достаточное само по себе условие для начала ментальной жизни. Почему бы и нет? Да и как можно чисто философскими аргументами доказать, что это не так? Не может же философия сказать нам, из чего состоят звезды и алмазы, так откуда же ей знать, из чего состоят или не состоят люди?
Тот взгляд, что в людях нет ничего, кроме физической материи, и что состояния их сознания суть физические состояния их мозга, называется физикализмом (или, иногда, материализмом). У физикалистов нет специальной теории о том, какие же процессы в головном мозге можно отождествить с переживанием, допустим, вкуса того же шоколада. Но они убеждены, что ментальные состояния суть именно и просто состояния мозга и что нет никаких философских резонов полагать, что это может быть иначе. Ну а детали — это дело научных изысканий и открытий.
Идея здесь та, что мы можем узнать, что восприятия действительно суть процессы в головном мозгу, точно так же как мы когда-то узнали, что подлинная сущность привычных нам вещей такова, что мы не могли бы о ней догадаться, не будь она установлена сугубо научными методами. Оказывается, например, что бриллианты состоят из углерода — того же материала, что и каменный уголь, только структура атомной решетки у них различная. А вода, как все мы теперь знаем, состоит из атомов водорода и кислорода, хотя оба этих газа сами по себе ничем не напоминают воду.
Поэтому то, что ощущение вкуса шоколада не может быть не чем иным, как сложным физическим событием в вашем мозге, выглядит не более удивительно, чем множество открытий, сделанных в отношении подлинной сущности общеизвестных объектов и процессов. Ученые уже установили, что такое свет, как произрастают растения, как сокращаются мышцы; так что, раскрытие биологической природы сознания — всего лишь вопрос времени. Так думают физикалисты.
А дуалист ответит, что все эти примеры говорят совсем о другом. Когда мы устанавливаем, к примеру, химический состав воды, мы имеем дело с чем-то, что явно находится вне нас и принадлежит физическому миру — с чем-то, что все мы можем рассмотреть и пощупать. Когда мы обнаруживаем, что вода состоит из кислорода и водорода, мы просто разлагаем данное вовне физическое вещество на составляющие его физические же элементы. Сущность такого рода анализа как раз и заключается в том, что он не подвергает химическому разложению наше зрительное, вкусовое и тактильное ощущение воды. Эти ощущения имеют место в нашем внутреннем опыте, а не в воде, которую мы разлагаем на атомы. Физико-химический анализ не имеет к ощущениям никакого отношения.
Для установления того, что ощущение вкуса шоколада на самом деле — это процесс в головном мозге, мы должны были бы проанализировать нечто ментальное — не физическое вещество, доступное внешнему наблюдению, а внутренне данное вкусовое ощущение — на языке физических сущностей. Но бесчисленные физические события в головном мозге при всей их сложности никоим образом не могут быть частями, из которых состоят вкусовые ощущения. Физическую целостность можно разложить на более мелкие физические компоненты, а ментальный процесс — нельзя. Физические компоненты попросту невозможно включить в ментальную целостность.
Существует и еще одна возможная точка зрения, отличная как от дуализма, так и от физикализма. Дуализм утверждает, что вы состоите из тела и души и вся ментальная жизнь протекает в душе. Физикализм — что вашу ментальную жизнь составляют физические процессы, протекающие в головном мозге. Но еще одна возможность заключается в том, что ментальная жизнь протекает внутри мозга, но так, что при этом все восприятия, чувства, мысли и желания не являются физическими мозговыми процессами. Это означало бы, что серая масса из миллиардов нервных клеток, содержащаяся в вашей черепной коробке, — не только физический объект. У нее множество физических свойств — в ее недрах происходит огромное количество электрохимических процессов и событий, — но также протекают и ментальные процессы.
Точка зрения, согласно которой мозг есть место обитания сознания, но его сознательные состояния имеют не просто и не только физический характер, получило название двуаспектной теории. Она называется так, поскольку предполагает, что, когда вы надкусываете плитку шоколада, в головном мозге возникает состояние, или процесс, имеющий две стороны: физическую, включающую разнообразные физико-химические изменения, и ментальную — ощущение вкуса шоколада. Когда этот процесс происходит, ученый, изучающий ваш мозг, может наблюдать его физический аспект, а сами вы — изнутри — переживаете этот процесс с его ментальной стороны: вы ощущаете вкус шоколада. Если эта теория справедлива, то сам мозг обладает внутренним измерением, недоступным для внешнего наблюдателя, даже если тот прибегает к анатомическому вскрытию. Именно в этом измерении вы переживаете определенным образом вкусовое ощущение, когда соответствующий процесс протекает в вашем мозге.
Физикалисты убеждены, что не существует ничего, кроме физического мира, который может быть изучен наукой, — мира объективной реальности. Но тогда им нужно каким-то образом изыскать в таком мире место для чувств, желаний, мыслей и восприятий — то есть для вас и для меня.
Одна из теорий, выдвинутых в поддержку физикализма, утверждает, что ментальная природа ваших состояний сознания заключается в связи последних с явлениями, которые их вызывают, и явлениями, которые они сами вызывают. Например, когда вы ударяетесь коленом и чувствуете боль, эта боль есть нечто такое, что происходит в вашем мозге. Но болезненность боли — это не только сумма его физических характеристик, но однако же и не некое таинственное сверхфизическое свойство. Скорее, то, что делает боль болью — это именно такие состояния вашего мозга, которые обычно вызываются ушибами и, в свою очередь, заставляют вас орать благим матом или корчиться и всячески избегать столкновения с травмирующими предметами. А такое состояние мозга может быть чисто физическим.
Но, по-видимому, этого еще недостаточно, что бы нечто стало болью. Верно, конечно, что ушибы причиняют боль, заставляя нас вопить и корчиться. Но ведь боль еще особым образом ощущается, а это, очевидно, нечто иное, чем любые ее связи с причинами и их следствиями, а равно и любые физические свойства, которыми она может обладать, — если только боль на самом деле есть событие в вашем головном мозге. Сам я убежден, что эта внутренняя сторона боли и других осознанных переживаний не может быть как-либо адекватно проанализирована на языке любой системы причинных отношений с физическими стимулами и поведением, сколь бы сложны ни были эти отношения.
Получается, что в мире существуют два рода весьма различных вещей: вещи, принадлежащие физической реальности и доступные наблюдению извне множеству разных людей; и вещи иного рода, относящиеся к ментальной реальности, которые каждый из нас переживает изнутри собственного опыта. Это справедливо не только по отношению к человеку: собаки, кошки, лошади и птицы производят впечатление сознательных существ. Может быть, таковы же и рыбы, муравьи и жуки? Кто знает, где обрывается этот ряд?
У нас не будет адекватной общей концепции мира до тех пор, пока мы не сможем объяснить, как это соединенное определенным образом множество физических элементов образует не просто дееспособный биологический организм, но сознательное существо. Если бы сознание, как таковое, можно было отождествить с каким-то физическим состоянием или структурой, то открылась бы возможность для создания единой физической теории сознания и тела, а следовательно, наверное, и для единой физической теории всего универсума. Однако аргументы против чисто физической теории сознания настолько сильны, что, похоже, единая физическая теория всей реальности в целом невозможна. Физическое познание шло от успеха к успеху, исключив сознание из круга явлений, которые оно пыталось объяснить; но в мире, возможно, есть много такого, что не может быть понято средствами физической науки.