и п павлов считал что в основе гипноза лежит

ПРИНЦИПЫ, РОЖДЕННЫЕ ЭКСПЕРИМЕНТОМ

Первопричины гипнотических явлений таятся в особенностях деятельности мозга — таково единодушное мнение ученых-материалистов. Но задача добраться до этих глубин не так-то проста. Та наука, которая по самому своему существу была призвана выявлять эти особенности, устанавливать законы психики — психология, тысячелетиями оставалась здесь беспомощной. В чем причины этой бесплодности, четко и правдиво сказал И. М. Сеченов.

Виноват сам принятый в ней способ познавать психику — метод наблюдения над собственными мыслями, чувствами и поступками исследователя и сопоставления их с переживаниями и поведением других людей. Несвободный от сугубо личных, предвзятых суждений, этот метод роковым образом ведет к ошибкам. С середины прошлого века все большее и большее число прогрессивно мыслящих ученых — невропатологов и психиатров, физиологов, психологов и педагогов — осознает необходимость найти какой-то новый метод изучения работы мозга, который дал бы, наконец, возможность исследовать самое сложное из всего существующего в природе — человеческую психику непредвзято и точно.

Задача эта была впервые решена Иваном Петровичем Павловым, который нашел, что самые сложные проявления нервной деятельности можно успешно изучать с помощью метода условных рефлексов.

Однако с того момента, когда Павлов и его сотрудники убедились в том, что с помощью условных рефлексов можно получать точные и проверяемые данные, и до того времени, когда в результате многочисленных, остроумно задуманных и тщательно проводимых экспериментов сложилась целостная объемная концепция о законах работы высших отделов мозга,— прошли десятилетия. Первое издание своего обобщающего труда на эту тему — «Лекции о работе больших полушарий головного мозга» — Павлов предварил, в своем посвящении сыну, словами: «плод неотступного двадцатипятилетнего думания». Это издание вышло в 1927 году. Ставить опыты и неотступно думать и потом пришлось немало. (Третье издание вышло в 1935 году.)

Физиологическая концепция, разработанная Павловым и его последователями, получила название учения о высшей нервной деятельности. В нем не только раскрывались основные общие законы работы высших отделов мозга, но содержалась и реальная возможность подхода к пониманию многих других сложных вопросов физиологии, психологии и медицинской практики, которые не находили удовлетворительного разрешения в течение веков, а некоторые и тысячелетий (вопрос о природе сна, о причинах некоторых психических заболеваний, нервно-психических нарушений и др.). Одним из таких вопросов был гипноз и связанные с ним явления — внушения, самовнушения. В лабораториях, руководимых Павловым, им и его учениками были поставлены специальные опыты, данные этих опытов скрупулезно анализировались в свете развернутой системы понятий, сложившихся в рамках учения о высшей нервной деятельности. Все это позволило внести большую ясность в загадочную проблему гипноза и внушения.

Чтобы и наш читатель мог получить достаточно четкое представление о том, чего же удалось при этом достигнуть, без знакомства хотя бы с самыми необходимыми понятиями физиологии условно-рефлекторной деятельности не обойтись. Нам кажется, что представить такую возможность может изложение вопроса в исторической последовательности. Мы постарались сделать это в самой краткой форме.

Итак, в 1901 году И. П. Павлов, уже завоевавший всемирную известность своими открывшими новые горизонты блестящими экспериментами по изучению деятельности пищеварительных желез, установил следующий, с виду совсем незначительный факт. Собака, на которой изучали работу слюнной железы, выделяла слюну не только тогда, когда еда попадала к ней в рот, но и тогда, когда она видела пищу издали и даже когда лишь слышала приближающийся стук ботинок служителя, обычно приносившего корм.

Иван Петрович Павлов (1849—1936)

Что касается выделения слюны во время еды, то здесь физиологический механизм явления не составлял никакого секрета. Это давно известный физиологам рефлекс — пища раздражает имеющиеся во рту окончания вкусовых нервов, в ответ на возбуждение которых центральная нервная система посылает к слюнным железам сигнал, побуждающий их к деятельности. Таких и подобных ему рефлексов было изучено к началу нашего века множество. Но как с точки зрения физиологии объяснить то, что у собаки «слюнки текут» и при одном лишь взгляде на пищу, на кормушку, в которой ее дают, и при звуке шагов того, кто ее приносит?

Когда Павлов обнаружил это явление, подробно описал и позднее объявил его не более не менее как основным элементом высшей нервной деятельности, противники стали укорять его в том, будто в этом нет ничего нового. Всем известно и понятно: собака знает по этим признакам (шум шагов, вид кормушки и др.), что сейчас ее будут кормить, и что ж в том удивительного, если у нее заранее выделяется слюна? Да что говорить о противниках! И сам Павлов, когда впервые обнаружил этот факт, тоже пытался объяснить его так — собака страстно желает есть, видя и слыша приготовления, по

нимает, что желанный момент приближается, поэтому и выделяет заранее слюну.

Но вот ведь какие умницы эти собаки! Один вид кормушки, в которой приносят мясо-сухарный порошок, вызывает у них выделение слюны такого же состава, как и непосредственно под влиянием мясо-сухарного порошка, попавшего в рот. Вид чашки, в которой приносят молоко, вызывает, как и при попадании в рот собаке, выделение незначительного количества густой слюны. Вид стеклянной колбы с налитым в нее раствором кислоты, окрашенным в черную краску, вызывает, как и сама кислота, насильно влитая в рот собаке, обильное выделение жидкой, так называемой отмывающей слюны. В павловских лабораториях немало долгих и трудных усилий было потрачено на то, чтобы установить сам факт, что на разные виды пищи при попадании ее в пищеварительный канал выделяются разные по количеству и качественному составу пищеварительные соки (слюна, желудочный сок, сок поджелудочной железы и т. д.).А тут собаки оказались столь догадливы, что, лишь завидев подносимую пищу, выделяют слюну именно такого состава, какую вызвал бы этот продукт, попав в рот. В такой тонкий собачий ум, простите, трудно поверить. Надо, видимо, как-то иначе все это объяснить.

Павлов и принимавшие участие в этих работах другие сотрудники начали строить различные догадки, однако «метод» догадок привел лишь к ожесточенным спорам.

Отчаявшись объяснить открывшиеся факты на шаткой основе умозрительных заключений, Павлов решил навсегда покинуть временно увлекший его путь субъективно-психологических сравнений и вновь вернуться на прочные рельсы экспериментальной физиологии. Позднее он писал: «После настойчивого обдумывания предмета, после нелегкой умственной борьбы я решил, наконец, и перед так называемым психическим возбуждением остаться в роли чистого физиолога, т. е. объективного внешнего наблюдателя и экспериментатора, имеющего дело исключительно с внешними явлениями и их отношениями».

— Помилуйте, господа,— спорил Павлов с теми, кто не соглашался с этим решением,— что дает нам гадание о внутренних чувствах и мыслях собаки? Ведь мы даже друг-то с другом столковаться не можем. До выводов ли тут?

— Да,— с грустью вспоминал верный соратник Павлова доктор Савич,— раньше этого у нас не бывало. Чуть что разошлись во мнениях — спор решает новый опыт. И тут уж не может быть места сомнениям. Правильно поставленный опыт дает единственно возможный ответ.

— Вот именно,— подхватывал Павлов,— опыт! Да еще наши проверенные физиологические понятия; в этом соль.— Глаза его загорались насмешливым задорным огоньком, руки дополняли речь выразительным жестом.— А мы с вами психологами заделались. Пытаемся серьезно говорить о том, что и как чувствуют собачки, чего желают, а данных для этого прочных у самой психологии пока нет, нет даже установившихся понятий. Одни сравнения. Вот мы и не можем убедить друг друга. Отличное доказательство безнадежности дела.

Нет, этак не годится! Надо нам, физиологам, идти своим путем.

Первые шаги на этом пути были очень трудны. Трудно было прежде всего отрешиться раз и навсегда от привычных психологических рассуждений при объяснении психических явлений.

— Попробуем посмотреть на дело с чисто внешней стороны,— говорил сотрудникам Павлов, стоя у станка с собакой, на которой изучалось психическое слюноотделение.— Что мы здесь видим? Собака «слюнит» еще до момента принятия пищи, едва лишь заслышит шаги Василия. Перед нами факт, очень напоминающий простой пищевой рефлекс. разница лишь в том, что вызван он не раздражением чувствительных окончаний языка собаки, а ее слуха.

Он замолк, ожидая возражений, и не напрасно.

— Иван Петрович,— отозвался молодой сотрудник,— у моей новой собаки — помните, та, что я вам на днях показывал, с обгрызенным ухом,— опыт с дразне- нием мясом не удается. Слюну выделяет, лишь когда мясо во рту. Видно, что этот тип недоверчивый, боится обмана: а вдруг подразнят и не дадут.

Павлов после некоторого размышления вдруг быстро, как бы что-то вспомнив и сообразив, обернулся к говорящему.

— А ухо у вашей собаки разве совсем зажило? — и увидев, как сотрудник, недоумевая, отрицательно покачал головой, уверенно продолжал: — Вот в этом-то и причина. Сколько раз мы говорили о том, что опыт надо вести на здоровом животном, которого не беспокоит боль. Это было нашим непреложным правилом при работе с обычными рефлексами, хотя они и считаются вполне постоянными. Ну, а наши новые факты именно своей капризностью, изменчивостью и примечательны. А вы уж и заключаете—недоверчивый пес, боится обмана. Опять пустые слова! Немедленно прекратите опыты на этой собаке! Продолжите, когда будет совсем здорова!

И затем, успокоившись, продолжал развивать начатую им мысль:

— Да, непостоянство, как все более и более выясняется, самое характерное, что отличает психическое сокоотделение от простого пищевого рефлекса. Однако вглядимся внимательнее: так ли уж и здесь все прихотливо и подвержено случаю? Оказывается, нет. Вот, например, у Дружка слюногонное действие оказывает только походка Василия. А вот попробуйте выйти сейчас в коридор вы, молодой человек,— обратился Павлов к студенту,— и подойдите затем к двери, никакой слюны при этом у Дружка не выделится, заранее и твердо могу сказать.

Студент вышел и спустя некоторое время вернулся. При звуке незнакомых шагов за дверью Дружок насторожил уши, но в пробирке, прикрепленной к слюнной фистуле, не появилось ни капли слюны.

— Вот видите! — в глазах Ивана Петровича светилось веселое торжество.— А в чем причина? Шаги Василия, который обычно ухаживает за Дружком, стали для него сигналом, предшественником пищи. А все другие походки о еде не сигнализируют. Ясно теперь, почему к стуку ваших башмаков,— обратился Иван Петрович к студенту,— слюнная железа Дружка осталась совершенно равнодушна.

— Да-а-а,— протянул один из сотрудников,— догадлив Дружок.

— Попрошу разъяснить, что вы под этим понимаете?— вскинулся Павлов.

— Мне кажется, Иван Петрович, догадаться — это значит по одним признакам понять о других, например, видя распускающиеся почки, мы все понимаем, что.

— Началась весна,— прервал его Павлов.— Хорошее объяснение, нечего сказать! А слово «понять» вы мне растолкуете словом «догадаться». Нет, господа, так мы с вами далеко не уйдем. Эта словесность лишь мешает нам. Я не только о вас говорю,— примирительно обратился он к сотруднику,, объяснявшему слово «догадаться»,— все в этом грешны. Вот я сам только что пускался в рассуждения о хладнокровии Дружка. Тогда как дело наше, физиологов,— изучать ход течения внутренних процессов, лежащих в основе тех или иных внешних реакций, и для этого прежде всего всегда и везде стараться выяснить условия, вызывающие возникновение этих реакций. Сегодня, господа, я счастлив тем, что могу сообщить, что опытами доктора Толочино- ва уже точно определено основное условие, вызывающее появление психического слюноотделения. Этим основным условием является повторное совпадение действия случайных, посторонних раздражителей, например запах мяса, вид кормушки или тот же звук шагов служителя, с последующим кормлением. Только после нескольких таких сочетаний эти, казалось бы, не имеющие непосредственного отношения к слюнной железе раздражители начинают сами вызывать ее работу—го- нят слюну.

Психическое слюноотделение есть ответ организма на внешнее воздействие, осуществляющийся при участии высших отделов нервной системы, причем эта реакция подчиняется определенному правилу — закону. Следовательно, у нас есть все основания считать эту реакцию рефлексом. Конечно, этот рефлекс сложнее тех, с которыми физиологи имели до сих пор дело, так как собака с ними на свет не рождается. Они появляются лишь после повторного воздействия определенных условий. Поэтому в отличие от первых простых рефлексов я предложил бы наши рефлексы назвать сложными, или условными. Простые можно было бы тогда называть также безусловными, подчеркивая тем самым их большее постоянство.

Он снова с удовольствием и расстановкой, как бы призывая присутствующих вдуматься в смысл этих слов, произнес:

— Условные рефлексы. Вот ими мы теперь и займемся. Что для нас как физиологов является здесь особенно важным и решающим? Как g сейчас об этом сказал, наши опыты доказали, что факт, который всеми вполне законно относился раньше и продолжает относиться к области психики, к высшим проявлениям деятельности мозга, отныне, и также на вполне законном основании, следует одновременно относить к явлениям рефлекторным, а именно сложным, условным рефлексам. А раз это так, то их можно изучать нашим исконным физиологическим объективным методом. Вы понимаете, господа, какие это нам открывает перспективы? Метод держит в руках судьбу исследования. Величайшие победы естествознания — это победы объективного метода. Итак, мы получаем возможность остаться на нашем верном, никогда не обманывавшем наших надежд пути — изучать явления с их внешней стороны, такими, какими они представляются наблюдающему их извне. И без всяких искажений — гаданий, догадок, домыслов!

Орган высшей нервной деятельности — кора больших полушарий мозга. В ней сосредоточено управление жизнью всего нашего организма, в ней замыкаются те нервные связи, которые образуются при выработке условных рефлексов. «. Нам может казаться,— говорил Иван Петрович Павлов в одном из своих последних выступлений,— что многие функции у высших животных идут вне влияния больших полушарий, а на самом деле это не так. Этот высший отдел держит в своем ведении все явления, происходящие в теле».

Свое ведущее положение в организме большие полушария приобрели не случайно, а благодаря высокой возбудимости, тончайшей чувствительности составляющих их нервных клеток к малейшим раздражениям. Вокруг нас и внутри нашего организма ежеминутно совершаются тысячи изменений (меняется освещенность, раздаются новые звуки, происходят тончайшие сдвиги в составе крови и т. п.), которые, воспринимаясь чувствительными нервными окончаниями, поступают в высший отдел мозга, вызывая возбуждение в его нервных клетках. И как результат этого возбуждения мозг направляет сигналы, побуждающие те или иные органы нашего организма изменить свою деятельность — усиливается или уменьшается объем дыхательных движений, меняется состав пищеварительных соков, интенсивность работы сердца и т. д.

Но высокая восприимчивость нервных клеток мозга, хотя и является очень ценным биологическим свойством (ведь это именно она обеспечивает ту точность и быстроту приспособления к среде, которая отличает человека и высших животных), имеет свою обратную сторону— обладая столь тонкой чувствительностью, мозговые клетки очень ранимы и хрупки. Как говорил Павлов, им присуща «стремительная функциональная разрушаемость, быстрая утомляемость».

Это проявляется, например, в том, что воздействие чрезмерно сильных или слишком длительных (даже если они слабые или средние по своей силе) раздражителей вызывает в клетках мозга не возбуждение, а, как считал

Павлов, прямо противоположный нервный процесс — торможение, когда внешние проявления их деятельности угнетаются. Так, если у собаки выработать условный слюногонный рефлекс на звонок, то слабый звон вызовет у нее меньшее отделение слюны, чем сильный. Но если звук слишком громок, величина ответной реакции станет стремительно уменьшаться. При оглушительном звоне рефлекторный ответ исчезает, т. е. из клеток мозга приказа, побуждающего слюнные железы действовать, не поступает. Но это отнюдь не означает, что соответствующие мозговые клетки никак не реагируют на это сверхсильное раздражение. Нет, они отвечают на него, но не возбуждением, а торможением. Процесс торможения охраняет чуткие, ранимые мозговые клетки от чрезмерного перенапряжения, которое может быть для них губительным. За время этого внешне бездеятельного состояния внутри нервной клетки идет активный, жизненно важный процесс — клетки восстанавливают свой нормальный состав, свою работоспособность.

Очень важны для понимания того, с чем мы хотим познакомить читателя дальше, следующие представления Павлова и его последователей. Все, что ослабляет нервные клетки мозга, все, что понижает их работоспособность— болезнь, отравление (наркотиками, ядами), переутомление, волнение, нервное потрясение,— все это увеличивает их подверженность торможению. Для ослабленной нервной системы раздражители, бывшие прежде сильными, становятся сверхсильными, или, как говорят физиологи, запредельными.

Медленнее, но так же закономерно возникает в нервных клетках торможение в тех случаях, когда на кору мозга действуют раздражения слабые, безразличные (т. е. не имеющие условного значения), но часто и длительно повторяющиеся.

Торможение и возбуждение не стоят на месте — это процессы движущиеся. Возникнув в том или ином участке коры больших полушарий, они могут распространиться по всей коре и даже спуститься на нижележащие отделы мозга. Пространство, занятое торможением, бывает различным по широте и глубине.

Согласно Павлову, обычный ночной сон представляет собой разлившееся по мозгу торможение, охватившее кору больших полушарий, а при глубоком сне — спустившееся на нижележащие отделы головного мозга. В состоянии торможения корковые клетки слабо или вовсе не отвечают на внешнее воздействие. Поэтому-то во время глубокого сна человек не реагирует на шум, разговор, яркий свет. Но если эти раздражения станут чересчур сильны, то они воспринимаются и пробуждают спящего.

Когда создаются условия, способствующие развитию тормозного процесса в мозгу, торможение переходит в сон. Это происходит, например, при действии однообразно повторяющихся слабых и средних раздражителей— тихий шум ветра, перестук колес поезда, тиканье часов, монотонная речь, негромкое однообразное пение. Если устранить сразу многие раздражители из окружающей обстановки — прекратить шум, убрать резкое освещение и т. д., то и это может вызвать сон. В этом увидели объяснение, почему повышение потребности в сне вызывают те же причины, которые снижают работоспособность мозга: утомление, истощение, перенесенная операция или инфекция, отравление. Например, у человека под влиянием большого количества раздражителей, падающих на мозг в течение дня, к вечеру развивается утомление, а с ним и сонливость, свидетельствующая о повысившейся тормозимости клеток мозга, о настойчивой потребности в отдыхе. Во время сна работоспособность огромной массы мозговых клеток восстанавливается.

Павлов с самого начала исследований, посвященных природе сна, понял их значение для решения «загадок» гипноза. В 1910 году, подводя итоги начавшихся опытов по изучению сна, он заявил: «Я убежден, что на этом пути исследования — и не за горами трудностей — лежит разрешение остающихся до сих пор темными явлений гипноза и других ему родственных состояний».

В раскрытии же механизмов тесно связанного с ним словесного внушения важнейшую роль сыграло развитое Павловым представление о слове как «сигнале сигналов». Остановимся коротко на этих вопросах.

Кора мозга чутко отвечает на поступающие по нервным волокнам сведения обо всем, что действует на организм извне, посылая к внутренним органам приказы, заставляющие их приспосабливать свою работу к внешним обстоятельствам. Все возможные изменения внутри организма в свою очередь действуют на мозг, так или иначе влияя на его работу. Во всем этом неизменно участвуют условные рефлексы.

Вот мы зимой вышли из теплого помещения на улицу. И сейчас же в нашем организме развертывается целая цепь изменений. Холод раздражает чувствительные к нему нервные окончания, которых так много в коже, слизистой оболочке рта, трахей, легких. Сигналы об этом раздражении бегут по нервным волокнам в мозг. В ответ кора больших полушарий пускает в ход ряд приспособительных реакций, уменьшающих теплоотдачу и увеличивающих количество вырабатывающегося в организме тепла. Эта перестройка совершается столь быстро, что едва температура тела падает, как теплообмен организма уже оказывается приспособленным к изменившимся условиям.

Организм может приспособиться к холоду и без непосредственного действия охлаждения: сам вид снега может по механизму условного рефлекса, как по цепочке, пустить в ход весь ряд приспособительных изменений.

Для того чтобы понять природу внушения, интересно и важно то, что подобное же действие может оказать и произнесение слов: «мороз», «снег», «иней» и т. д.

Вы, вероятно, замечали, что стоит кому-то одному из входящих в помещение сказать «здесь холодно», как и другие зябко поежатся, поплотней застегнутся, а у некоторых может выступить даже «гусиная кожа». На самом деле тут может быть достаточно тепло, ощущение же холода возникает как ответ на действие слова. Каждый испытал на себе: попробуй кто-нибудь упомянуть об особенно любимом нами блюде, и, что называется, «слюнки потекут» — начнется усиленное слюноотделение.

Слово глубоко действует на наш организм не только, когда его произносит кто-нибудь другой, но и в тех случаях, когда оно мысленно возникает в нашем собственном мозгу, вызывая в сознании те или иные образы. Часто одно лишь воспоминание о каком-нибудь волнующем событии заставляет сильнее забиться сердце, вызывает слезы, учащает дыхание и т. п.

Все эти примеры — простые житейские наблюдения. А вот и точные научные факты, объективно зарегистрированные специальными приборами.

Физиологи изучали сосудистые рефлексы у человека, отмечая длительность, величину и другие особенности ответа кровеносных сосудов на различные раздражители — тепло, холод, жар, боль и т. д. Руку испытуемого помещали в специальный прибор — плетизмограф, записывающий изменения ее объема. Объем этот зависит от расширения или сужения проходящих в руке кровеносных сосудов. Если сосуды руки сужаются, объем ее уменьшается. Приборы фиксируют это изменение: уровень записывающей кривой — плетизмограммы — снижается. Но попробуйте опустить руку в горячую воду— и сосуды расширяются, уровень плетизмограммы поднимется.

В ходе экспериментов исследователи много раз записывали сосудистый рефлекс на тепло и холод. К руке испытуемого прикладывают колбу со льдом — и сосуды сужаются, прислоняют колбу с теплой водой — они расширяются. Но вот экспериментаторы ставят другой опыт. Не поднося никакого сосуда к руке, просто говорят: «Даю тепло». И что же? Кривая плетизмограммы послушно ползет кверху, показывая тем самым, что сосуды расширились. Произносят: «Даю холод», «Даю болевое раздражение» — плетизмограмма идет вниз, повторяя форму кривой на холодное и болевое раздражение. Так совершенно точно и беспристрастно (а мы уже знаем с вами, что в науке это соответствует понятию «объективно») доказывается, что слово может заменить реальный раздражитель.

Читатель уже имел возможность узнать, что еще более глубоко и сильно действует слово, когда оно обращено к человеку, находящемуся в состоянии гипноза.

Тысячелетиями тот факт, что слово, нечто невесомое и на первый взгляд вообще как бы нематериальное, способно производить вполне материальные сдвиги в деятельности организма, казался людям непостижимым чудом.

В учении Павлова он нашел свое первое физиологическое объяснение. Слово действует по принципу условного рефлекса, или временной связи. Только реакция человека на слово является рефлексом более сложного, высшего порядка, чем другие условные рефлексы.

Павлов поэтому и назвал слово «сигналом сигналов». Если обычный условный раздражитель, сигнал — предвестник безусловного, жизненно важного для организма раздражителя, то для человека слово — сигнал всех и всяческих раздражителей внешней и внутренней среды.

В течение жизни человека все его многообразные ощущения и впечатления от окружающей действительности, от его собственной внутренней жизни, все ощущения от деятельности внутренних органов и т. д. связываются со словами.

Еще не умея говорить, ребенок при слове «мама» ищет глазами мать. Но вот начинается обучение его речи: взрослые показывают и тут же называют ему окружающие предметы. После ряда повторений, например, если несколько раз показывать ребенку лампу и называть ее, в коре головного мозга ребенка устанавливается прочная условная связь между звуком слова «лампа» и ее образом. Это замыкание происходит так же, как и при выработке условного рефлекса. Слово «лампа» становится для ребенка сигналом этого предмета. Слыша его, ребенок ждет, что сейчас появится и сама лампа.

Речь нерасторжимо связана со всеми проявлениями человеческой психики. В словах мы выражаем наши мысли и чувства, желания и стремления. Известно, что чувства больше, чем все остальные проявления психической жизни, связаны со многими внешними и внутренними сдвигами в деятельности организма. Поэтому так велика сила слова, окрашенного чувством. Особенно действенна устная речь, когда мы видим того, кто говорит, его мимику, жесты, слышим голос, обогащенный эмоциональными интонациями.

Между психическим, душевным, состоянием и телесным, физическим, здоровьем существует самая прямая, самая тесная связь. Древние жители Спарты говорили: «В здоровом теле — здоровый дух», но с не меньшим правом можно сказать: бодрый дух — лучший страж здоровья. От духовной целеустремленности, силы воли, уравновешенности и жизнерадостности человека зависят не только умственная и физическая работоспособность, но и сопротивляемость болезням и другим неблагоприятным воздействиям.

Медицина знает множество заболеваний, возникающих под влиянием всевозможных вредных воздействий на психику. Например, заболевания могут быть результатом нервного потрясения или длительных переживаний. Кроме того, для огромной массы случаев различных заболеваний справедливо сказать, что они могли бы не возникнуть у данного человека, если бы в момент действия на него холода, излишней сырости или инфекции его психика была уравновешенна. Точно так же любой недуг протекает легче и шансы на выздоровление выше, когда больной бодр и душевно спокоен.

Во всем этом трудно переоценить великую силу слова, словесного общения между людьми. Подлинно товарищеское отношение, дружелюбие, вежливость, чуткость в словах и делах должны быть законом нашей жизни. Это верные хранители душевного равновесия, а следовательно (как согласно свидетельствуют физиология и психиатрия), здоровья и долголетия.

Итак, слово — главное средство общения людей — с огромной силой влияет на мысли, чувства и поведение человека, на жизнедеятельность его организма, всех органов и систем. Невесомое и неизмеримое слово действует на психику как вполне материальный фактор.

Теперь, когда мы познакомили вас с учением Павлова о сне, торможении и слове, мы переходим непосредственно к рассказу о его объяснении природы гипноза.

В 1925 году была завершена работа сотрудника И. П. Павлова, доктора Б. Н. Бирмана, специально посвященная изучению гипноза. Заключалась она в следующем. У двух очень живых, совсем не склонных к сонливости собак вырабатывались условные рефлексы на 23 разных по высоте звука фисгармонии. Вслед за звучанием 22 из них никакого пищевого подкрепления во время опыта собаки не получали и только после одного тона — до 256 — им всегда давали корм. На языке физиологов эти опыты называются выработкой дифферен- цировки. Не давая еды при звучании 22 тонов и давая ее лишь при одном, собаку тем самым приучали различать (дифференцировать) раздражители. Вскоре у собак выработались нужные рефлексы: они приветствовали радостным вилянием хвоста тон до 256 и оставались равнодушными к остальным 22 тонам. Выяснилось и вот что: при многократном повторном звучании не обещающих обеда тонов собаки впадали в непреодолимый сон. Сон настолько глубокий, что никакие оклики, пинки, посторонние звуки, уколы булавкой и т. п. не могли их пробудить. И лишь тон до 256 оказывал на собак «волшебное» действие — он один будил их, будил мгновенно при едва слышном звучании. Проснувшиеся животные радостно виляли хвостом, с удовольствием брали протянутую еду, пускали слюну, будто они вовсе и не спали только что так крепко, так непробудно. Нетрудно заметить огромное сходство этого экспериментального сна собак с состоянием гипноза, с явлением гипнотического раппорта, когда загипнотизированный остается безразличен ко всему окружающему, кроме одного раздражителя — звука голоса гипнотизирующего.

Такой крепкий частичный сон с бодрствованием ограниченного участка коры мозга (Павлов метко и образно назвал этот участок «сторожевым пунктом»), клетки которого сохраняют возможность избирательно реагировать лишь на определенные раздражения, и посчитали физиологической основой гипноза. В сохраняющемся в заторможенном, спящем мозгу, возбужденном «сторожевом пункте» увидели основу гипнотического раппорта.

В предисловии к изданию этой работы Иван Петрович писал: «Настоящая экспериментальная работа доктора Б. Н. Бирмана значительно приближает к окончательному решению вопрос о физиологическом механизме гипноза. Еще две-три добавочных черты — и в руках физиолога окажется весь этот механизм, так долго остававшийся загадочным, окруженным даже какою-то таинственностью».

Гипноз — частичный сон, таков был вывод Павлова.

Еще до того доктор Л. Н. Воскресенский, изучая процесс засыпания и пробуждения животных, подметил такой интересный факт. Собака засыпает постепенно, поэтапно, причем каждый из этапов перехода от бодрствования к частичному, а затем и к полному сну отличается характерным сочетанием особенностей поведения. У бодрой собаки при виде зажегшейся лампочки выделяется слюна (в павловских лабораториях говорили — она «слюнит», так как заранее у нее был выработан соответствующий условный рефлекс), и она рьяно набрасывается на еду. На первом этапе засыпания она продолжает рваться к пище, но уже больше не «слюнит». На втором этапе,_ при несколько более глубокой дремоте, «слюнит», но зато не обращает никакого внимания на подставленную ей чашку с пищей. На третьем этапе, в глубоком сне, исчезает и та, и другая реакция — животное не «слюнит» и не берет еды. А при постепенном пробуждении все это следует в обратном порядке.

Помощница Павлова, Мария Капитоновна Петрова, выяснила, что сама двигательная реакция собаки на пищу в процессе засыпания тоже исчезает не сразу, а постепенно, поэтапно. Вначале засыпающая собака свободно берет в рот пищу, но можно заметить, что язык у нее начинает высовываться изо рта и свисает, как парализованный. Затем ослабляется деятельность жевательной мускулатуры, собака с трудом двигает челюстями, хотя легко наклоняет голову к еде. Далее она начинает поворачиваться к кормушке всем туловищем, так как парализованными уже оказываются и мышцы шеи. Потом собака перестает совершать вообще какие-либо движения, иногда надолго застывает, словно окаменев. И наконец, погружается в полный, глубокий сон.

Заключили, что такое многообразие форм частичного сна, наблюдающееся при переходе от бодрого, деятельного состояния к полному сну, вызвано совершенно определенным процессом, а именно постепенным разлитием торможения по поверхности мозга и его глубинам. Торможение захватывает вначале одни, потом другие участки мозга, задерживая проявление их деятельности. Между ними сохраняются участки совершенно бодрые, неспящие. Во время такого частичного, неполного сна картина мозга напоминает мозаику. И эта мозаика все время находится в движении.

В этих опытах авторы нашли объяснение многообразию форм гипнотического состояния и изменчивости его картины на протяжении одного и того же сеанса гипноза.

Сотрудники лаборатории Павлова дали свое физиологическое истолкование уже известной нам каталепсии.

Павлов полагал, что каталепсия есть результат охвата торможением двигательной области коры мозга без угнетения его нижележащих отделов. В этих отделах мозга имеются центры равновесия, то есть рефлексов, обеспечивающих уравновешивание частей тела в пространстве. Конечно, эти центры функционируют и в обычном, бодром, состоянии человека и животных, но при этом их деятельность всегда замаскирована огромной массой произвольных движений. В гипнозе же, когда затормаживается кора и благодаря этому исчезает возможность произвольных движений, на первый план ярко выступает активная деятельность центра равновесия. Вот почему на известной стадии гипноза гипнотизируемому можно придать любую, даже самую неудобную позу, которую он сохраняет длительное время без заметных признаков утомления.

Застывшие фигуры молящихся, часами сохраняющих одну и ту же позу, не что иное, как проявление каталепсии, возникшей из гипнотического состояния, развивавшегося у них при сосредоточении внимания на бесконечном повторении однообразных молитв.

Сильным ударом по мистике были опыты по изучению различных раздражителей, вызывающих гипнотическое состояние.

Собаки погружались в гипноз, когда создавались условия для медленного, постепенного их засыпания и пробуждения. Для возникновения гипнотического состояния оказались необходимыми условия, благоприятствующие наступлению сна, а именно те, которые способствуют возникновению и распространению коркового торможения. Читатель помнит, что так действуют и внезапные, чрезмерно сильные или чрезвычайные раздражители, и раздражители слабые, когда они длительно, монотонно, ритмически повторяются. Содействует этому отсутствие в окружающей обстановке излишних возбуждающих моментов.

Сопоставляя условия гипноза у животных с известными способами гипнотизации человека, Павлов писал: «Процедура гипнотизирования людей вполне воспроизводит описанные условия у животных. Ранний классический способ гипнотизирования — это так называемые пассы, то есть слабые, однообразно повторяющиеся раздражения кожи, как в наших опытах. Теперь постоянно применяющийся способ — повторяющиеся слова (к тому же произносимые в минорном, однообразном тоне), описывающие физиологические факты сонного состояния. Наконец, гипнотизирование истеричных, по Шарко, достигается сильными неожиданными раздражителями, как в старом способе гипнотизирования животных. Как у животных, так и у людей большинство гипнотизирующих приемов тем скорее и вернее приводят к цели, чем они чаще применяются».

Эти опыты пролили свет на тот известный факт, что особенно легко и быстро развивается гипноз у людей с ослабленной нервной системой, с ослабленной корой больших полушарий мозга. На предыдущих страницах мы познакомились с тем, что раздражители, сильные для нормальной коры, становятся сверхсильными, вернее, непосильными для ослабленных корковых клеток. Такие раздражители вызывают охранительное торможение, которое, распространяясь по мозгу, создает картину различных стадий гипноза.

Пониженная работоспособность, слабость клеток коры (столь характерная, например, для больных истерией) может быть и врожденной и приобретенной, т. е. порожденной неблагоприятно сложившимися жизненными обстоятельствами или всякого рода иными вредными воздействиями (длительными или острыми тяжелыми переживаниями, отравлением наркотиками, переутомлением, голоданием, недосыпанием и т. п.).

Попробуем с позиций рассказанного в этой главе проанализировать некоторые способы творить чудеса, в том числе и те, с которыми мы познакомились в первых главах книги.

За три дня до камлания перестает притрагиваться к пище шаман. Перед самым началом церемонии он пьет водку или выкуривает трубку крепчайшего табака, или окуривает себя и других во время самого камлания дымом тлеющего багульника. Он нараспев произносит однообразные призывы к духам, монотонно, ритмично, не переставая бьет в бубен, иногда пускаясь при этом в неистовую пляску.

Странствует, почти без сна и пищи, постоянно бичуя себя, африканский маг-прорицатель, жаждущий общения со всезнающими «амадлози» — духами жизни.

Собравшись в душной хижине и крепко сцепившись руками в общий круг в безудержном танце, сопровождаемом пением и оглушительным, строго ритмичным грохотом консервных банок и камешков, бьющихся о стенки бутылочной тыквы, зовут к себе воинствующего духа Тиксо юноши кафры.

Ревностно повторяя заклинания и подолгу, пристально смотря в зеркала, не переставая вдыхать испарения «священных» (содержащих наркотики) трав, ждут вестей из потустороннего мира предсказатели африканского племени ашанти.

Всю свою жизнь посвящает упражнениям, цель которых достичь умения общаться с силами, стоящими над природой, индийский йог. Он действует в соответствии со строго разработанной системой, охватывающей все стороны жизнедеятельности человека. Постится и недосыпает, умеет произвольно задерживать дыхание и часами цепенеть в неподвижности, старается не слышать и не видеть, не чувствовать и не желать. Он сосредоточивает все свои мысли на божестве, стремясь лишь к полному с ним слиянию.

Чтобы не повторяться, мы не станем перечислять приемы, используемые колдунами племени бодо, они очень похожи на то, что проделывали шаманы.

Навязчивый, все убыстряющийся ритм музыки и пляски (и не исключено, также предварительный прием наркотика) умело используют брахманы южного Малабара, желая заставить злых духов вселиться в молодых девушек, посвящаемых богу погоды и урожая.

Утомлением взора, устремленного на ослепительно сверкающий предмет, ритмичными касаниями рук, словесным внушением, монотонным речитативом заклинаний жрецы древнего Египта погружали в искусственный сон мальчиков, устами которых должны были заговорить сами боги.

Ни в чем не уступали индийским йогам в усердных стараниях слить свою душу с богом аскеты иссихасты. И здесь посты, бдения, непрерывные однообразные молитвы, задержанное дыхание, молчание, неподвижность, сосредоточение.

В нескупящейся на эффекты то блистательно пышной, то подчеркнуто скромной и мрачной обстановке богослужебных обрядов и таинств мистиков без труда можно узнать те приемы и средства, которые по сути своего воздействия на нервную систему исполнителей и участников представляют собой условия, вызывающие развитие коркового торможения и способствующие его распространению, или (что то же самое) условия гипнотизации.

Состояние гипноза может быть разным по глубине и различным по формам проявления. Ведь торможение, согласно взглядам Павлова, представляет собой динамичный процесс, способный развиваться, двигаться по коре мозга, распространяясь по-разному по коре и по другим его отделам. Оттого и состояние гипноза, возникающее у некоторых участников многоликих религиозных обрядов, бывает по своему внешнему выражению весьма различным. Но, хотя рисунки мозаики торможения и возбуждения в коре мозга, широта и локализация этих процессов варьируют, существо развивающихся у всех этих лиц состояний одно и то же — это неодинаковые по глубине и форме проявления состояния гипноза.

Картина еще усложняется тем, что торможение во время гипноза может быть различным не только по распространенности, не только по локализации, но и по своей силе, по своей глубине.

Известно, что в бодрствующем состоянии корковые клетки отвечают на раздражения прямо пропорционально силе раздражителя: на сильное раздражение — сильный ответ, на слабое — слабый. Житейских примеров такого соответствия между силой раздражения и величиной ответной реакции можно найти немало. Вот самый простой. Если негромко постучать по столу, то реакция людей на этот стук будет небольшая — один повернет голову в направлении раздавшегося звука, другой спросит, в чем дело, третий только вопросительно посмотрит. Но если те же люди услышат грохот упавшего невдалеке рельса или пронзительный вой пароходной сирены, то реакция будет, конечно, значительно сильней. Одни, особенно чувствительные, могут вскрикнуть, другие бросятся бежать, третьи вздрогнут и зажмут уши руками.

Точно такое же соответствие силы раздражителя и ответа было получено и в опытах на неспящих собаках. Но когда создавались условия для возникновения в коре мозга собак торможения, оказывалось, что эта пропорциональность исчезала, причем исчезала постепенно. Процесс проходил ряд стадий, которые Павлов назвал гипнотическими фазами.

В первой фазе — уравнительной — ответы нервной клетки на сильные и слабые раздражители становились равны между собой. Во второй — парадоксальной — фазе ответ клетки на слабый раздражитель оказывался большим, чем на сильный. В фазе полного торможения корковые клетки перестают отвечать на все — и слабые, и средние, и сильные — раздражители. Собаки, у которых клетки коры больших полушарий оказываются в этой фазе, не отвечают ни на какие раздражители.

Торможение в клетках коры мозга человека можно обнаружить, например, исследуя реакции его кровеносных сосудов на те или иные раздражители. Если к руке глубокозагипнотизированного прикладывают колбу с горячей водой (-|-65°С) или сильно звонят в звонок, то никакой реакции сосудов руки на эти раздражения нет. Уровень плетизмограммы не изменяется. Мало того, сам испытуемый на заданные ему вопросы: «Чувствовали ли вы горячее на вашей руке? Слышали ли вы звонок?»— отвечает: «Ничего не чувствовал. Ничего, кроме вашего голоса, не слышал». Об этом, между прочим, свидетельствует и его мимика: лицо сохраняет во время даже сильных воздействий безмятежное, спокойное выражение.

В этом нашли объяснение той удивительной нечувствительности к боли от ожогов и порезов, которая наблюдается у шаманов, магов и колдунов, доведших себя плясками, шумом бубна и дымом курений до исступления, бесчувственности йогов к любым посторонним раздражениям во время сна и многим другим подобным формам отсутствия реакции на сильные внешние воздействия, о которых мы уже писали. Из-за незнания их естественных причин они на протяжении тысячелетий представлялись людям чудом.

Исследования, поставленные с помощью метода условных рефлексов, помогли понять их внутренние физиологические причины, не оставив никакого места мистическим домыслам в этом вопросе.

В гипнозе многое из того, что раньше казалось столь непонятным и загадочным, теперь стало возможно объяснить особенностями тех или иных гипнотических фаз.

Эстрадные гипнотизеры часто демонстрировали публике следующее чудо: человеку дают сырую картофелину, а говорят, что он ест грушу. И он действительно ощущает вкус не картофеля, который находится у него во рту, а вкус груши. Публика в восторге следит, как он с явным удовольствием жует мнимую грушу.

Как это объяснить в свете взглядов павловской школы?

Слово, обозначающее данный предмет или явление, вызывает в мозгу человека соответствующее представление. Под влиянием такого представления могут произойти глубокие изменения в деятельности внутренних органов. Однако непосредственно воспринимаемый предмет или явление оказывают на мозг человека более сильное действие, чем словесное обозначение: есть яблоко или читать описание его в книге — дело разное.

Положение меняется в корне, если мы обращаем слово к человеку, находящемуся в глубоком гипнозе. В этом случае наш словесный сигнал попадает в нервные клетки мозга, которые могут находиться в этот момент в парадоксальной фазе, и слово, будучи слабым раздражителем, окажет тогда более сильное воздействие, чем непосредственный раздражитель.

Позже многими последователями Павлова в нашей стране были поставлены опыты, прямым образом дока- 208 зывающие возможность извратить словом ответ организма человека на реальный раздражитель. Исследователи поочередно прикладывали к руке испытуемого то лед, то теплую воду. Кровеносные сосуды руки реагировали в первом случае сужением, а во втором — расширением. Это отражалось на плетизмограмме, уровень которой то падал, то повышался. На руку, помещенную в плетизмограф, ставился сосуд с теплой водой (+45°С), но загипнотизированному говорили, что на руку положен лед. И что же? Плетизмограмма показывала сужение сосудов, то есть реакцию, характерную для действия холода.

Слово оказывает могучее влияние на организм человека, находящегося в гипнозе, также и потому, что в гипнозе все другие раздражения, кроме слов гипнотизера, не осознаются гипнотизируемым. Вследствие этого слова гипнотизирующего приобретают особенно большую, неодолимую силу воздействия.

Например, загипнотизированному, помещенному под экран рентгеновского аппарата, внушают, что в данный момент он ест противную пищу, вызывающую тошноту. Чаще всего это производят в лечебных целях с лицами, страдающими хроническим алкоголизмом. Гипнотизирующий внушает им ощущение водки во рту и тошноту на ее специфический вкус и запах. На экране рентгеновского аппарата ясно видно, как не получивший никакой пищи желудок совершает характерные рвотные движения.

Прежде чем рассказать о том, что же такое, по Павлову, представляют собой внушение и самовнушение, мы должны, не вдаваясь в подробности, ибо это снова надолго вернуло бы нас к изложению общих законов деятельности высших отделов мозга, остановиться еще на одном свойстве торможения. Опыты показали, что сосредоточенный в каком-либо участке коры мозга процесс возбуждения вызывает вокруг себя торможение. И наоборот, сконцентрированное торможение вызывает вокруг себя возбуждение. В этом явлении, названном взаимной индукцией, было найдено объяснение физиологической основы внушения и самовнушения.

Сильное воздействие слова или собственной мысли, а также волнующее, действующее на воображение впечатление вызывает в мозгу человека возбуждение. Сосредоточенное в каком-либо месте коры, оно развивает вокруг себя, как мы только что говорили, тормозной процесс. При здоровой, сильной коре этот процесс далеко не распространяется. Но если нервная система человека чем-либо ослаблена (иначе говоря, нервные клетки повышенно тормозимы) или если человек погружен в состояние гипноза, тогда это торможение широко расплывается по коре, отрывает участок возбуждения от всей остальной массы корковых клеток и тем лишает его необходимых связей с ними. А эти-то связи и обеспечивают то, что называют контролем разума. Ведь обычная психическая деятельность осуществляется корой мозга как единым целым, которое представляет собой огромный комплекс временных связей, ассоциаций, представлений и т. п. Внушенная, а также самовнушенная мысль или чувство, будучи оторваны от всех этих необходимых влияний остальной коры, приобретают вследствие этого особенно большую, прямо-таки неодолимую силу воздействия на мозг человека, на его поведение, на деятельность организма.

Отсюда понятна та повышенная чувствительность к внешним словесным воздействиям и к собственным мыслям и переживаниям, которая свойственна человеку, находящемуся в гипнотическом состоянии, а также людям с ослабленной нервной системой, и в частности больным истерией.

Точные опыты, результаты которых зафиксированы специальными приборами, показали, что в основе внушения и самовнушения лежат материальные процессы, совершающиеся внутри мозга под влиянием внешних воздействий. Объективные эксперименты сорвали остатки покрова таинственности и сверхъестественности с таких явлений, как «видение» и «слышание» духов и других небесных сил, «озарения», «откровения свыше», «чудесные исцеления» и т. п.

Вспомним, что предшествовало обычно такого рода явлениям, и мы всюду обнаружим невообразимое богатство самых причудливых гипнотизирующих приемов и средств, усыпляющих разум. Чтобы достичь чудес, использовались и сильные словесные внушения и яркие, устрашающие эффекты, бьющие на чувства и воображение людей, нервная система которых часто и без того была ослаблена систематическими постами и бдениями. Чего там только не было — грохот барабанов, наркотики, жар углей, пение и пляски, сверкание ламп и речитатив заклинаний. В этих условиях ложные восприятия внушенных и самовнушенных «образов» и «голосов», порожденные особенностями деятельности мозга загипнотизированного человека, из-за невозможности отнестись к ним критически казались людям неоспоримой реальностью.

Страстные приверженцы религии, независимо от того, каким именем называли они того, кому поклонялись— Христом или Брамой, Аллахом или Иеговой, не щадили себя в мучительных поисках «богообщения». Они слепо верили в то, что, испытывая «видения» и «озарения», смертный общается с богом, который открывает таким путем избранникам «божественные истины». Горячие поклонники иных форм мистики, таких, как спиритизм, месмеризм, предпринимали отчаянные попытки призвать «духов» в жажде познать подобным образом «высшие, сокровенные» тайны бытия.

Но наука ясно и неопровержимо доказала, что все эти способы «познания» истин и тайн были лишь самообольщением. Дошедший до состояния религиозного экстаза, одурманенный и оглушенный всеми этими приемами человек принимал страстно желаемое за действительное. Ему всего лишь казалось, что он «видит» и «слышит» богов и духов.

Острое чувство глубокого сожаления испытываем мы при мысли о людях, переносящих все эти вредные воздействия ради того, чтобы «удостоиться», как у них принято говорить, «благодати».

Нет!—говорим мы. Это не благодать, а зло, часто непоправимое. Это бесцельное разрушение мозга — великолепного, сложного и тонкого инструмента, с помощью которого мы воспринимаем и познаем окружающий нас мир.

Источник