исчадия разума клиффорд саймак
Исчадия разума клиффорд саймак
УДК 82(1-87) ББК 84(7 США) С 12 CLIFFORD D. SIMAK
OUT OF THEIR MIND © 1969 by Clifford D. Simak
MASTODONIA © 1978 by Clifford D. Simak
SPECIAL DELIVERANCE © 1982 by Clifford D. Simak
HIGHWAY TO ETERNITY © 1986 by Clifford D. Simak
Составитель А. Жикаренцев Оформление художника А. Саукова Серия основана в 2003 году
С 12 Исчадия разума: Фантастические романы / Пер. с англ. — М.: Изд-во Эксмо; СПб.: Изд-во Домино, 2006. — 864 с. — (Отцы-основатели. Весь Саймак).
Попасть в весьма отдаленное прошлое Земли прямо с парковки машин возле своего дома… Очутиться в альтернативном мире, бросив монетку в игровой автомат либо просто зайдя за угол… Нет ничего невозможного для героев четырех романов выдающегося мастера-фантаста Клиффорда Саймака, вошедших в этот сборник.
УДК 82(1-87) ББК 84(7 США) © Перевод. А. Александрова, О. Битов,
К. Кафиева, 2005 © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2005 ISBN 5-699-09365-6 © ООО «Издательство «Домино», 2005
А я все вспоминал давнего своего друга и слова, что он сказал мне в последний раз, когда я его видел. Это было за два дня до того, как его убили — убили прямо на шоссе, и во время катастрофы автомобилей там было не меньше, чем всегда, а его машина превратилась в искореженную груду металла, и следы покрышек рассказывали, как это случилось, как он врезался в другую машину, внезапно вывернувшую со своей полосы ему наперерез. Все было ясно, кроме одного: та, другая, машина бесследно исчезла.
Я пытался выбросить загадку из головы и думать о чем-нибудь еще, но проходили часы, бесконечная бетонная лента разматывалась мне навстречу, мимо мелькали весенние сельские пейзажи, а память нет-нет да и возвращала меня к последнему вечеру, когда мы с ним виделись.
Он сидел в огромном кресле, которое, казалось, того и гляди, поглотит его, засосет в глубину своих красно-желтых узоров, — сморщенный гном, перекатывающий в ладонях стаканчик бренди и посматривающий на меня снизу вверх.
— Сдается мне, — говорил он, — что мы в осаде. Нас обложили наши собственные фантазии. Все наши вымыслы, все уроды, каких мы напридумали со времен, когда первобытный человек сидел, скорчившись, у костра и вглядывался в черноту ночи за порогом пещеры. И воображал, что может таиться там во тьме. И ведь, конечно, знал про себя, что там на самом деле. Кому как не ему было знать — ведь он был охотник, собиратель трав, первопроходец в царстве дикой природы. У него были глаза, чтобы видеть, и нос, чтобы ощущать запахи, и уши, чтобы слышать, — и все эти чувства, скорее всего, были куда острее, чем у нас сегодня. Он помнил наперечет все и всех, кто и что может прятаться во тьме. Помнил, знал назубок и все-таки не доверял себе, не доверял своим чувствам. И его крохотный мозг, при всей своей примитивности, без устали лепил новые формы и образы, измышлял иные виды жизни, иные угрозы…
— И ты думаешь, мы не лучше? — спросил я.
— Разумеется, — ответил он. — Наши вымыслы на другой манер, но не лучше…
Сквозь открытые двери в комнату залетал ветерок и приносил слабый аромат весенних цветов. И еще отдаленный рокот самолета, совершавшего круг над Потомаком перед тем, как приземлиться на другом берегу.
— Мы теперь придумываем другое, — продолжал он. — Тут есть о чем еще поразмыслить. Мы, пожалуй, не придумываем нынче таких страшилищ, как в пещерные времена. Те были страшилищами во плоти, а нынешних, каких мы вызываем к жизни сегодня, можно бы назвать умственными…
У меня осталось подозрение, что он был готов развить свою диковинную концепцию и сказать больше, гораздо больше, но как раз в эту минуту в комнату ввалился Филип Фримен, его племянник. Филип, сотрудник госдепартамента, горел нетерпением поведать странную и забавную историю про одного высокопоставленного чудака, пожаловавшего в Вашингтон с визитом, а потом разговор перешел на какие-то иные темы, и о том, что люди попали в осаду, уже не упоминалось.
…Впереди замаячил указатель, предупреждавший о съезде на Старую военную дорогу, и я сбросил газ, чтобы вписаться в поворот, а как только очутился на старой дороге, пришлось тормознуть еще решительнее. Я проехал несколько сот миль, не сбавляя ниже восьмидесяти, и теперь сорок казались черепашьей скоростью — но для такой дороги, как эта, и сорок было слишком много.
Я, честно сказать, давно забыл, что на свете есть такие дороги. Когда-то покрытие было гудроновым, но на многих участках гудрон потрескался, наверное, по весне, когда таял снег, потом трещины залатали каменной крошкой, а она с годами стерлась в порошок, в тонкую белую пыль. Дорога была узкой изначально и еще сузилась оттого, что с обеих сторон обросла густыми кустами, кусты сжимали ее как изгородь, всползали на обочины, и машина словно плыла в тени листвы по извилистой мелководной канаве.
Шоссе шло вдоль гребня, а Старая военная дорога с места в карьер нырнула вниз меж холмами — такой я и представлял ее себе по памяти, хоть и не помнил, чтоб уклон был таким крутым и начинался сразу же, едва я съехал с верхней бетонки. А впрочем, бетонку, по которой я только что мчался, перестроили и превратили в шоссе лишь несколько лет назад.
Другой мир, сказал я себе, и это, конечно же, было именно то, чего я искал. Правда, я не ждал, что другой мир охватит меня так внезапно, что для этого будет довольно просто-напросто свернуть с шоссе. Да и попал ли я в другой мир? Не вернее ли, что мир здесь не столь уж и отличен, однако воображение сделало его другим и я увидел его таким в силу самовнушения: предвкушал, что увижу другой мир, вот и увидел.
Неужели и вправду Пайлот Ноб нисколько не изменился? — задал я себе вопрос. Казалось почти невероятным, чтобы городишко мог измениться. Судьба не давала ему случая измениться. Все эти годы он лежал вдали от больших событий, они не затрагивали его, обходили вниманием, так зачем ему было меняться? Но вопрос, признался я себе, вовсе не в том, сильно ли изменился Пайлот Ноб, а в том, насколько изменился я сам…
И почему, задал я себе еще вопрос, человек так тоскует по прошлому? Ведь знает же он — знает даже тогда, когда тоскует, — что осенней листве никогда уже не пламенеть так ярко, как однажды утром тридцать лет назад, что ручьям никогда больше не бывать такими чистыми, холодными и глубокими, какими они помнятся с детства, что по большей части картинки такого рода остаются и останутся привилегией тех, кому от роду лет десять.
Наверняка можно бы выбрать добрую сотню мест, и притом более комфортабельных, где я точно так же обрел бы свободу от треска телефона, где мне точно так же не пришлось бы вязать узелки на память и клятвенно обещать во что бы то ни стало поспеть к определенному сроку, где не надо было бы спешить на встречи с важными шишками, представляться умным и хорошо информированным и приноравливаться к сложным привычкам окружающих, к тому же усложняющимся день ото дня. Есть сотня других мест, где нашлось бы время думать и писать, где позволительно не бриться, если не хочется, где можно одеваться кое-как и ни одна живая душа этого не заметит, где можно, если вздумается, удариться в лень или в беспечность, можно не слушать новостей, можно не играть ни в ученость, ни в остроумие, а вместо этого предаться беззлобным сплетням, не имеющим ровно никакого значения.
Сотня других мест — и все же, когда я принимал решение, у меня, в сущности, не было и тени сомнения в том, куда я еду. Может статься, я чуть-чуть дурачил себя, но это само по себе доставляло мне удовольствие. Я бежал домой, но не признавался себе, что бегу домой. Ведь знал же я, знал на протяжении всех долгих бетонных миль, что такого места, какое мне рисовалось, нет и никогда не было, что годы сыграли со мной шутку, обратив реальность в набор обольстительных иллюзий из тех, что одолевают каждого из нас, едва вспоминается юность.
Исчадия разума клиффорд саймак
А я все вспоминал своего старого друга и слова, что он сказал мне в последний раз, когда я его видел. Это было за два дня до того, как его убили — убили прямо на шоссе. Во время катастрофы там было машин не меньше, чем всегда; его машина превратилась в искореженную груду металла, и следы покрышек рассказывали, как это случилось, как он врезался в другую машину, внезапно вынырнувшую со своей полосы ему наперерез. Все было ясно, кроме одного: та другая машина бесследно исчезла.
Я пытался выбросить загадку из головы и думать о чем-нибудь еще, но проходили часы, бесконечная бетонная лента разматывалась мне навстречу, мимо мелькали весенние сельские пейзажи, а память нет-нет да и возвращала меня к последнему вечеру, когда мы с ним виделись.
Он сидел в огромном кресле, которое, казалось, того и гляди поглотит его, засосет в глубину своих красно-желтых узоров, — сморщенный гном, перекатывающий в ладонях стаканчик бренди и посматривающий на меня снизу вверх.
— Сдается мне, — говорил он, — что мы в осаде. Нас обложили наши собственные фантазии. Все наши вымыслы, все уроды, каких мы напридумали с тех времен, когда первобытный человек сидел скорчившись у костра и вглядывался в черноту ночи за порогом пещеры. И воображал, что может таиться там во тьме. И ведь, конечно, знал про себя, что там на самом деле. Кому, как не ему, было знать — ведь он был охотник, собиратель трав, первопроходец в царстве дикой природы. У него были глаза, чтобы видеть, и нос, чтобы ощущать запахи, и уши, чтобы слышать, и все эти чувства, скорее всего, были куда острее, чем у нас сегодня. Он помнил наперечет все и всех, кто и что может прятаться во тьме. Помнил, знал назубок и все-таки не доверял себе, не доверял своим чувствам. И его крохотный мозг, при всей своей примитивности, без устали лепил новые формы и образы, измышлял иные виды жизни, иные угрозы…
— И ты думаешь, мы не лучше? — спросил я.
— Разумеется, — ответил он. — Наши вымыслы на другой манер, но не лучше…
Сквозь открытые двери в комнату залетел ветерок и принес с собой слабый аромат весенних цветов. И вместе с ветерком донесся отдаленный рокот самолета, совершавшего круг над Потомаком перед тем, как приземлиться на другом берегу.
— Мы теперь придумываем другое, — продолжал он. — Тут есть о чем еще поразмыслить. Мы, пожалуй, не придумываем нынче таких страшилищ, как в пещерные времена. Те были страшилищами во плоти, а нынешних, каких мы вызываем к жизни сегодня, можно бы назвать умственными…
У меня осталось подозрение, что он был готов развить свою диковинную концепцию и сказать больше, гораздо больше, но как раз в эту минуту в комнату ввалился Филип Фримен, его племянник. Филип, сотрудник Госдепартамента, горел нетерпением поведать странную и забавную историю про одного высокопоставленного чудака, пожаловавшего в Вашингтон с визитом, а потом разговор перешел на какие-то иные темы, и о том, что люди попали в осаду, уже не упоминалось.
Впереди замаячил указатель, предупреждающий о съезде на Старую военную дорогу, и я сбросил газ, чтобы вписаться в поворот, а как только очутился на старой дороге, пришлось тормозить еще решительнее. Я проехал несколько сот миль, делая не меньше восьмидесяти миль в час, и теперь сорок казались черепашьей скоростью, — но для такой дороги, как эта, и сорок было слишком много.
Я, честно сказать, давно забыл, что на свете есть такие дороги. Когда-то покрытие было гудроновым, но на многих участках гудрон потрескался, наверное, по весне, когда таял снег, потом трещины залатали каменной крошкой, а она с годами стерлась в порошок, в тонкую белую пыль. Дорога была узкой изначально и еще сузилась оттого, что с обеих сторон обросла густыми кустами, кусты сжимали ее как изгородь, всползали на обочины, и машина словно плыла в тени листвы по извилистой мелководной канаве.
Шоссе шло вдоль гребня, а Старая военная дорога с места в карьер нырнула вниз меж холмами — такой я и представлял ее себе по памяти, хоть и не помнил, чтоб уклон был таким крутым и начинался сразу же, едва я съехал с верхней бетонки. А впрочем, бетонку, по которой я только что мчался, перестроили и превратили в шоссе лишь несколько лет назад.
Другой мир, — сказал я себе, и это, конечно же, было именно то, чего я искал. Правда, я не ждал, что другой мир охватит меня так внезапно, что для этого будет довольно просто-напросто свернуть с шоссе. Да и попал ли я в другой мир? Не вернее ли, что мир здесь не столь уж и отличен, просто у меня разыгралось воображение и я увидел его таким в силу самовнушения: предвкушал, что увижу другой мир, вот и увидел.
Неужели и вправду Пайлот Ноб нисколько не изменился? — задал я себе вопрос. Казалось почти невероятным, чтобы городишко мог стать иным. Судьба не давала ему такого случая. Все эти годы он лежал вдали от больших событий, они не затрагивали его, обходили его стороной, так зачем ему было меняться? «Но вопрос, — признался я себе, — вовсе не в том, сильно ли изменился Пайлот Ноб, а в том, насколько изменился я сам…»
И почему, — задал я себе еще вопрос, — человек так тоскует по прошлому? Ведь знает же он — знает даже тогда, когда тоскует, — что осенней листве никогда уже не пламенеть так ярко, как однажды утром тридцать лет назад, что ручьям никогда больше не бывать такими чистыми, холодными и глубокими, какими они помнятся с детства, что по большей своей части картинки такого рода остаются и останутся привилегией тех, кому от роду десять лет.
Наверняка можно бы выбрать добрую сотню мест, и притом более комфортабельных, где я точно так же обрел бы свободу от треска телефона, где мне точно так же не пришлось бы вязать узелки на память и клятвенно обещать во что бы то ни стало поспеть к определенному сроку, где не надо было бы спешить на встречи с важными шишками, представляться умным и хорошо информированным и приноравливаться к сложным привычкам окружающих, к тому же усложняющимся день ото дня. Есть сотня других мест, где нашлось бы время думать и время писать, где позволительно не бриться, если не хочется, где можно одеваться кое-как и ни одна живая душа этого не заметит, где можно, если вздумается, удариться в лень или в беспечность, можно не слушать новостей, можно не играть ни в ученость, ни в остроумие, а вместо этого предаться беззлобным сплетням, не имеющим ровно никакого значения.
Сотня других мест — и все же, когда я принимал решение, у меня, в сущности, не было и тени сомнения в том, куда я поеду. Может статься, я чуть-чуть дурачил себя, но это само по себе доставляло мне удовольствие. Я бежал домой, но не признавался себе, что бегу домой. Ведь знал же я, знал на протяжении всех долгих бетонных миль, что такого места, какое мне рисовалось, нет и никогда не было, что годы сыграли со мной шутку, обратив реальность в набор обольстительных иллюзий из тех, что одолевают каждого из нас, едва вспоминается юность.
День клонился к вечеру уже когда я свернул с шоссе, а теперь дорога проваливалась все глубже меж холмов, и по временам ее застилала тяжкая тьма. Сквозь густеющие сумерки поодаль, в укромных долинках, светились мягкие белые шары фруктовых деревьев в цвету, а порывами до меня долетал и их аромат, — очевидно, они росли не только поодаль, но и много ближе ко мне, просто были скрыты от глаз. И хотя вечер едва вступал в свои права, мне казалось, что я улавливаю еще и странное благоухание тумана, поднимающегося с сочных лугов по берегам извилистых речушек.
Годами я твердил себе, что помню местность, где очутился сейчас, наизусть, что она впечатана мне в душу с детства и стоит лишь попасть на старую дорогу, как я найду Пайлот Ноб безошибочно, чутьем. Однако теперь у меня возникло подозрение, что я ошибался. Потому что мне до сих пор не случилось опознать ни одного конкретного дерева, ни одного камушка. Общие контуры местности — да, они были точно такими, как помнились, но ничего более определенного, чтобы я мог ткнуть пальцем и воскликнуть: вот, наконец-то я понял, где нахожусь, — ничего подобного не попадалось. Это раздражало, а, пожалуй, и унижало, и я поневоле усомнился: та ли это дорога, что ведет в Пайлот Ноб?
В романе классика фантастической литературы Клиффорда Саймака журналист Хортон Смит оказывается в мире, порожденном фантастическими мыслями человека. Он попадает в реальное прошлое и мистическую среду, где живут герои книг, мультфильмов и комиксов. В силу сложившихся обстоятельств ему приходится стать посредником между Дьяволом и Человеческим сообществом.
А я все вспоминал своего старого друга и слова, что он сказал мне в последний раз, когда я его видел. Это было за два дня до того, как его убили – убили прямо на шоссе. Во время катастрофы там было машин не меньше, чем всегда; его машина превратилась в искореженную груду металла, и следы покрышек рассказывали, как это случилось, как он врезался в другую машину, внезапно вынырнувшую со своей полосы ему наперерез. Все было ясно, кроме одного: та другая машина бесследно исчезла.
Я пытался выбросить загадку из головы и думать о чем-нибудь еще, но проходили часы, бесконечная бетонная лента разматывалась мне навстречу, мимо мелькали весенние сельские пейзажи, а память нет-нет да и возвращала меня к последнему вечеру, когда мы с ним виделись.
Он сидел в огромном кресле, которое, казалось, того и гляди поглотит его, засосет в глубину своих красно-желтых узоров, – сморщенный гном, перекатывающий в ладонях стаканчик бренди и посматривающий на меня снизу вверх.
– Сдается мне, – говорил он, – что мы в осаде. Нас обложили наши собственные фантазии. Все наши вымыслы, все уроды, каких мы напридумали с тех времен, когда первобытный человек сидел скорчившись у костра и вглядывался в черноту ночи за порогом пещеры. И воображал, что может таиться там во тьме. И ведь, конечно, знал про себя, что там на самом деле. Кому, как не ему, было знать – ведь он был охотник, собиратель трав, первопроходец в царстве дикой природы. У него были глаза, чтобы видеть, и нос, чтобы ощущать запахи, и уши, чтобы слышать, и все эти чувства, скорее всего, были куда острее, чем у нас сегодня. Он помнил наперечет все и всех, кто и что может прятаться во тьме. Помнил, знал назубок и все-таки не доверял себе, не доверял своим чувствам. И его крохотный мозг, при всей своей примитивности, без устали лепил новые формы и образы, измышлял иные виды жизни, иные угрозы…
– И ты думаешь, мы не лучше? – спросил я.
– Разумеется, – ответил он. – Наши вымыслы на другой манер, но не лучше…
Сквозь открытые двери в комнату залетел ветерок и принес с собой слабый аромат весенних цветов. И вместе с ветерком донесся отдаленный рокот самолета, совершавшего круг над Потомаком перед тем, как приземлиться на другом берегу.
– Мы теперь придумываем другое, – продолжал он. – Тут есть о чем еще поразмыслить. Мы, пожалуй, не придумываем нынче таких страшилищ, как в пещерные времена. Те были страшилищами во плоти, а нынешних, каких мы вызываем к жизни сегодня, можно бы назвать умственными…
У меня осталось подозрение, что он был готов развить свою диковинную концепцию и сказать больше, гораздо больше, но как раз в эту минуту в комнату ввалился Филип Фримен, его племянник. Филип, сотрудник Госдепартамента, горел нетерпением поведать странную и забавную историю про одного высокопоставленного чудака, пожаловавшего в Вашингтон с визитом, а потом разговор перешел на какие-то иные темы, и о том, что люди попали в осаду, уже не упоминалось.
Впереди замаячил указатель, предупреждающий о съезде на Старую военную дорогу, и я сбросил газ, чтобы вписаться в поворот, а как только очутился на старой дороге, пришлось тормозить еще решительнее. Я проехал несколько сот миль, делая не меньше восьмидесяти миль в час, и теперь сорок казались черепашьей скоростью, – но для такой дороги, как эта, и сорок было слишком много.
Я, честно сказать, давно забыл, что на свете есть такие дороги. Когда-то покрытие было гудроновым, но на многих участках гудрон потрескался, наверное, по весне, когда таял снег, потом трещины залатали каменной крошкой, а она с годами стерлась в порошок, в тонкую белую пыль. Дорога была узкой изначально и еще сузилась оттого, что с обеих сторон обросла густыми кустами, кусты сжимали ее как изгородь, всползали на обочины, и машина словно плыла в тени листвы по извилистой мелководной канаве.
Шоссе шло вдоль гребня, а Старая военная дорога с места в карьер нырнула вниз меж холмами – такой я и представлял ее себе по памяти, хоть и не помнил, чтоб уклон был таким крутым и начинался сразу же, едва я съехал с верхней бетонки. А впрочем, бетонку, по которой я только что мчался, перестроили и превратили в шоссе лишь несколько лет назад.
Другой мир, – сказал я себе, и это, конечно же, было именно то, чего я искал. Правда, я не ждал, что другой мир охватит меня так внезапно, что для этого будет довольно просто-напросто свернуть с шоссе. Да и попал ли я в другой мир? Не вернее ли, что мир здесь не столь уж и отличен, просто у меня разыгралось воображение и я увидел его таким в силу самовнушения: предвкушал, что увижу другой мир, вот и увидел.
Неужели и вправду Пайлот Ноб нисколько не изменился? – задал я себе вопрос. Казалось почти невероятным, чтобы городишко мог стать иным. Судьба не давала ему такого случая. Все эти годы он лежал вдали от больших событий, они не затрагивали его, обходили его стороной, так зачем ему было меняться? «Но вопрос, – признался я себе, – вовсе не в том, сильно ли изменился Пайлот Ноб, а в том, насколько изменился я сам…»
И почему, – задал я себе еще вопрос, – человек так тоскует по прошлому? Ведь знает же он – знает даже тогда, когда тоскует, – что осенней листве никогда уже не пламенеть так ярко, как однажды утром тридцать лет назад, что ручьям никогда больше не бывать такими чистыми, холодными и глубокими, какими они помнятся с детства, что по большей своей части картинки такого рода остаются и останутся привилегией тех, кому от роду десять лет.
Наверняка можно бы выбрать добрую сотню мест, и притом более комфортабельных, где я точно так же обрел бы свободу от треска телефона, где мне точно так же не пришлось бы вязать узелки на память и клятвенно обещать во что бы то ни стало поспеть к определенному сроку, где не надо было бы спешить на встречи с важными шишками, представляться умным и хорошо информированным и приноравливаться к сложным привычкам окружающих, к тому же усложняющимся день ото дня. Есть сотня других мест, где нашлось бы время думать и время писать, где позволительно не бриться, если не хочется, где можно одеваться кое-как и ни одна живая душа этого не заметит, где можно, если вздумается, удариться в лень или в беспечность, можно не слушать новостей, можно не играть ни в ученость, ни в остроумие, а вместо этого предаться беззлобным сплетням, не имеющим ровно никакого значения.
Сотня других мест – и все же, когда я принимал решение, у меня, в сущности, не было и тени сомнения в том, куда я поеду. Может статься, я чуть-чуть дурачил себя, но это само по себе доставляло мне удовольствие. Я бежал домой, но не признавался себе, что бегу домой. Ведь знал же я, знал на протяжении всех долгих бетонных миль, что такого места, какое мне рисовалось, нет и никогда не было, что годы сыграли со мной шутку, обратив реальность в набор обольстительных иллюзий из тех, что одолевают каждого из нас, едва вспоминается юность.
Клиффорд Саймак «Исчадия разума»
Исчадия разума
Out of Their Minds
Другие названия: В безумии; Из их разума; Вы сотворили нас!; Порождения разума; Благословенный дар; За гранью разума
Язык написания: английский
Перевод на русский: — О. Битов (Исчадия разума) ; 1993 г. — 5 изд. — А. Дмитриев (Вы сотворили нас!) ; 1993 г. — 1 изд. — М. Фанченко (Порождения разума) ; 1993 г. — 1 изд. — А. Козловский (Из их разума) ; 1993 г. — 1 изд. — Н. Зворыкина (Благословенный дар) ; 1995 г. — 1 изд. — А. Ганько (За гранью разума) ; 2003 г. — 1 изд.
Куда заведет человечество его фантазия, идеи, неуемное желание творить? Возможно ли существование искусства ради искусства? Какова ценность и роль произведений массовой культуры в развитии мира? Клиффорд Саймак, рассказывая историю репортера Хортона Смита, пытается подвести нас к ответам на эти вопросы.
Издания на иностранных языках:
РАЗУМ МОЙ – ЖИЗНЬ ТВОЯ, ИЛИ ИНДЮК ДУМАЛ, НО В СУП НЕ ПОПАЛ
На что способен человеческий разум? Вопрос, волнующий без исключения всех, этот разум имеющих, а уж если разум наделён нешуточным воображением, то и подавно. Писатели-фантасты, как первые воображалы в этом мире, по праву занимают почётное место в столь видном ряду «чудаков», пытающихся этот разум постичь. Что в конечном итоге больше смахивает на элементарное запудривание мозгов нам, простым смертным.
То, что предлагает Саймак в своём романе, можно назвать чем угодно, начиная от попытки представить разум как источник эволюционного движителя к высшей ступени развития новых существенных форм и кончая той самой пудрой на доверчивых и жаждущих чего-то необычного незрелых мозгах. В самом деле, идея о том, что способность мышления силой своего воображения может порождать плод своих фантазий, отнюдь не нова даже на момент написания книги, но вот придать сему статус нового приемника эволюции – это очевидная и бесспорная заслуга «деревенского» фантаста, творца оригинальной и незамыленной идеи – этакого подарочного сюрприза в пёстрой упаковке для ничего не подозревающего хомо сапиенса.
В самом деле, создавая миф, образ, человек вкладывает в него всю палитру своих ярких и разноцветных чувств, стремлений, страхов и надежд, и само собой разумеющееся, что подобный энергетический коллаж не проходит бесследно, а в силу неких недоступных пониманию творческих сил продуцирует энергетическую проекцию созданного образа или мифа в некую самостоятельную структуру-сущность. Иными словами, разум создаёт новую форму жизни, которая видится Саймаку следующей ступенью эволюционного развития природы. И чем сильнее и продолжительнее такие акты «измышления», чем большее число людей подкрепляет их своей фантасмагорической пищей, тем вероятнее и устойчивее новый продукт живой мысли. И если мысли принимают форму, если эволюция в своём развитии стремится создать такую форму жизни, которая полностью овладела бы окружением, то в этой гибкой податливой жизни она достигла своей высшей цели, своего конечного витка и эволюционного венца. И куда деться человеку: уйти с пути эволюции, остаться за бортом истории или вступит в борьбу? Конфликт налицо. Завязка щекочет нерв. Что дальше?
Но вот беда: на этом все достоинства романа и творческие потенции автора исчерпываются. Сформулировав идею, начертив мир и задав основной конфликт, Саймак весьма поверхностно положил эти «воды жизни» в русло реализации, что в итоге вылилось в весьма посредственный и примитивный мелкий ручеёк. Да, здесь и захватывающие стычки с ирреальностью, и детективная слагающая, и приключения в мире-воображении, и постоянная интрига – как найти выход? что сделать для этого? – но именно этот выход – самое нелепое и слабое место в книге. Как мелкие приключения все эти яркие эпизоды интересны сами по себе, но совершенно не привносящие законченной целостности произведению.
Запугать Дьявола, аки смертью, святой водой и железом? Сразить его наскоком Дон Кихота? Мелкого беса – ещё можно поверить, но Дьявола, высшего антагониста Бога? Не смешно. Это уже балаган и театральное донкихотство, которое полностью перечёркивает всю серьёзность, заданную в начале романа. Вся драматичность смерти, весь трагизм ситуации теряют свою остроту и превращаются в шутовской фарс, насмешку, сыгранную ради веселухи и забавного спектакля в петрушкиных декорациях. А почему, скажем, нельзя было усмирить Дьявола с помощью Бога, или сонма высших Ангелов, или ангельского воинства, которые также «продукт» человеческого мышления и, что самое главное, адекватная сила противостояния злу в облике Дьявола. Тем более коварство врага рода людского общеизвестно, и ничто не мешает ему отказаться от своих обещаний и бросить вызов снова…
В общем, наивность финала сквозит из всех щелей, выдувая всю идейную привлекательность книги и унося с потоками ветра дешёвый рационализм из столь скорого на эволюцию, но так и не состоявшегося конфликта разума. А жаль… Ведь как интересно всё начиналось!
Роман короткий и по объему, и по времени действия. Героев мало (фактически, два с половиной, если дьявола считать). Сюжет несколько скомкан. Но все равно роман хороший. Идея прекрасная (о том, что мысли человечества могут воплощаться в реальность), исполнение да, могло быть лучше. Но тут проблема в том, что Саймак вообще не писал объемных романов. Это сейчас бы сделали на этом сюжете трехтомную эпопею в две тысячи страниц.
В общем, книжка неплохая, мне понравилась
На этот раз Саймак меня просто катастрофически разочаровал. Такая мощная философская идея о материальности человеческой мысли и настолько бездарное её оформление.
После того как я прочитал несколько первых глав романа у меня зародилась мысль, что это настоящий шедевр. Ещё бы, автор превозносит идею человеческой мысли как самой мощной энергии на земле. Сознание создаёт образы, за этими образами стоят идеи, добавляются чувства, эмоции и вскоре абстрактный мир, созданный воображением начинает оживать. Мысль материализуется и созданный образ становится реальным. «Вот так тема», — подумал я, — «дай ка я посмотрю на оценки и почитаю отзывы». Поначалу меня удивило, что совсем мало десяток, потом, прочитав несколько отзывов убедился, что большинство считают произведение весьма посредственным. Но чтобы сделать окончательные выводы решил дочитать роман до конца.
Где-то ближе к середине повествование стало откровенно рутинным. Идея о материализации мысленных образов своего развития в полной мере не получила. Вместо неё появился какой-то параллельный мир, который, вроде бы, и порождён всеобщим менталитетом, но в то же время там есть свой хозяин. Вскоре все возвышенные философские мысли бесследно улетучились и на смену им пришёл бред психически не совсем здорового человека. По ходу чтения вопрос «что же будет дальше?» начисто утратил свою актуальность, а его место занял вопрос «что именно курил автор, перед тем, как продолжил писать свой, так здорово начатый роман?» Читать стало просто отвратительно. Ставшие появляться новые персонажи удивляли своей никчёмностью. Особенно это касается загадочного рефери. Да, фраза «вы породили нас» исходившая от мыслеобразов то и дело продолжала проскальзывать, но создалось впечатление, что у Саймака эти образы исключительно отрицательные и человеческое сознание просто не в силах породить что-либо хорошее. Стоит заметить, что в романе вообще ничего не восхваляется. Идёт сплошная критика созданных иллюзий и веры в эти иллюзии. Получается, что, согласно Саймаку, в человеческом менталитете вообще не может быть ничего хорошего, один только сплошной хаос. Ну, с хаосом мы и в повседневной жизни имеем дело. Тогда возникает вопрос: «зачем вообще создавать такие произведения, которые не несут в себе никакого позитива?». Один горячечный бред, изложенный на бумаге, а не литература. Психология главных героев абсолютно не прописана. В конце Смит и Кэтти, хоть и остаются вместе, но так окончательно и непонятно это на самом деле или очередная иллюзия. В общем пришёл к выводу, что литературу на подобии «Исчадия разума» стоит обходить стороной.
Идея же о том, что своими мыслями, своей верой человек формирует свою реальность и мир вокруг себя, сама по себе весьма актуальная и даже гениальная. Об этом напрополую говорят все без исключения религии. На мой взгляд, эта тема ещё найдёт своё достойное отражение в мировой литературе, особенно в фантастике. Тут есть о чём писать, да и кроме «Исчадий разума» уже много чего написано. Сложилось впечатление, что в этот раз Саймак во многом схалтурил и не захотел уделить собственному произведению должного внимания. Кто знает, может его в тот момент напрягали издатели, с требованиями написать очередной бестселлер, может быть он плохо себя чувствовал, когда работал над романом? Однако, роман «Исчадия разума» у него явно не получился. Так что никому не смею его рекомендовать.
Оценка? За исковеркание до неузнаваемости столь гениальной идеи — твёрдая единица.
Иногда бывает так, что спустя годы после написания книги обретают новый смысл, которого изначально в них не было. На этот небольшой роман, написанный в 1970 г., можно посмотреть с двух сторон – из прошлого и из будущего.
Сначала – восприятие из будущего, из нашего 21 века. Саймак написал историю о созданной исключительно человеческой фантазией виртуальной реальности, причем еще до того, как появилось это понятие!
Но, конечно же, эта история базируется на художественных достижениях прошлого – с давних пор в сказках и легендах люди попадали в иной мир, в котором живут персонажи фольклора и книг.
Однако роман Саймака по жанру не сказка и даже не фэнтези, а научная фантастика. Во всяком случае, он попытался привязать фантастическую идею к эволюционной теории. Подобно тому, как постепенно одноклеточные развились в сложные формы жизни и как потом приматы обрели способность мыслить, следующей ступенью эволюции должно стать господство абстрактного разума. То есть порождения человеческой фантазии становятся самостоятельными и обитают в своей реальности, которая вполне может соприкасаться с нашей и даже проникать в нее.
И так обретают жизнь существа из сказок и легенд, персонажи книг и комиксов, герои мультфильмов. Эти создания далеко не безобидны – в реальном мире они способны на вполне реальные убийства. Среди них есть и страшные чудовища, и забавные мультяшки. Правда, из порождений американских фантазеров мне знаком только Микки Маус, который в переводе куда-то потерял вторую букву «к».))
Я читала не очень много произведений Саймака, но обратила внимание на то, что действие в них происходит в основном в провинциальных городках и сельской местности. Как и в этой истории. Где как не в богом забытом захолустье могут стираться границы между мирами? Начало захватывающее – главный герой по пути в родной городок попадает незнамо куда и чудом избегает гибели. А дальше… к сожалению, автор не дожал. Порождения разума выродились в карикатуры, не страшные и не смешные, а концовка и вовсе оказалась пшиком…
Немного,как мне показалось, Саймак концовку упростил, но от этого не потерялась вся линия романа. Если глянуть глубже, то автор между строк попытался обратить внимание литературного сообщество на качество производимого чтива, окружающего современного человека, когда низкопробная и убогая отсебятина засоряет окружающее пространство.
Мне очень жаль, что мое знакомство с Саймаком состоялось именно таким образом. После «Исчадий разума» нескоро захочется читать у автора что-то еще.
Начало было потрясающим. Нравилось все: язык автора, завязка сюжета, ностальгическое настроение героя. Мне даже показалось, что Хортон очень близок мне, что я могу себя с ним ассоциировать. Но длилось это недолго.
Сразу после главы-письма, в котором была изложена идея, стало скучно. Ожидание, возможно, было слишком высоким — параллельный мир, в котором живут все вымышленные когда-либо персонажи, действуют все пословицы, и вообще, оживают все наши страхи и фантазии, как это может быть неинтересно? Но было. К сожалению, было неинтересно, и хотелось поскорее дочитать.
Расстроили плоские персонажи. Ни у Хортона, ни у дьявола, ни тем более у Кэти нет никаких особенных черт, отличающих их от других героев (хотя подходит ли тут это слово. ) других книг. И не понравилась концовка. Слишком голливудская и надуманная, хотя, возможно, Саймак этого и добивался.
В целом, можно сказать, что это произведение оправдывает свое существование шикарной идеей, в нем заложенной. Стоит учитывать и то, что оно было написано в 1970 году. В остальном — наверняка, не лучшая работа Саймака, знакомство с которым я продолжу через какое-то время.
Не порадовало, тем более, что читал после Планеты Шекспира, которая очень понравилась.
Ей-богу, такое впечатление, что автор писал-писал и вдруг отчего-то потерял интерес к своему произведению. Но написано было уже много, так что то, что получилось, было собрано, слеплено и отправлено в плавание.
После того, как закрыл книгу, осталось странное впечатление типа: «недодали, обобрали. » Досадно. 7 из 10 и только за первую половину, особенно за змеюшник.
Сначала был мир, и этот мир был относительно пуст. Нет, конечно, в нем жили честные создания, мужественно прошедшие эволюционный путь от простой и незамысловатой амебы до всяких скользких и мягких, питающихся травой и мясом, прыгающих, бегающих, летающих и ползающих творений природы. И все было хорошо, пока на сцене не появился ветреный примат, в беспокойном разуме которого начали рождаться сначала смутные, а потом все более ясные образы таящихся во тьме и лесной чаще фей, гномов, гоблинов, банши, ведьм, чертей, домовых. И так была велика вера в эти создания, что они обрели плоть и зажили по законам, которые дали им люди своими пословицами, поговорками и суевериями.
И жил этот мир, не тужил, пока не пришел век всеобщей страсти к графоманству и безудержному фантазированию. И вот, среди «честных» порождений старых сказок и мифов появились новые герои бесконечных мультиков, «страшилок», фантастики и боевиков. И куда теперь деваться бедным «старикам» от НЛО и инопланетян, заполнивших Страну воображения? Как бедолагам разобраться: ведь закончилось время, когда ее население было однозначно либо «злым» либо «добрым». Только и остается, что потребовать от людей прекратить все безобразия и буйство фантазии, а если сразу не поймут, то применить меры принуждения.
Вот такая сказка, нет, притча от Клиффорда Саймака. О благородном рыцаре Гордоне Смите/и ничего, что в руках у него не меч, а бита/, готовом сразиться с монстрами, змеями и волками, вступить в переговоры с самим Дьяволом ради прекрасных глаз юной Кэти. И невольно вовлеченному в странные интриги пораждений миллионов человеческих разумов и с честью вышедшего из всех приготовленных ими испытаний.
В книге есть все — приключения, волшебные превращения, забавные диалоги, насмешки над политиками, военными и бюрократами. И много глубоких идей. Об ответственности писателей-творцов, о нашем воображений, где возможно все, истории и ее «редакторских правках» и о безграничных возможностях нашего разума, создающего все новые и новые миры.
И оставить все это равнодушным не может. Посмотрите, сколько вариантов заголовка предлагают переводчики. От явно неудачного «Исчадия разума» до «Благословенного дара«!
Конечно, здорово было, если бы где-то существовала страна Оз или Средиземье, жили Бильбо и Фродо, Элли и Железный человек со Страшилой. Или король Артур и рыцари Круглого Стола. А Дон Кихот воевал за справедливость и отправлялся в нескончаемые странствия ради благородного подвига. Но не хотелось бы, чтобы там существовали Чужой или Хищник, или те многочисленные динозавры, мутанты, маньяки, вампиры, убийцы, инквизиторы и прочие герои книг последних лет. Писатели, поосторожней с воображением! Мало ли что.
Прекрасная идея, да ещё поданная с позиции эволюции. Экскурс в пополняемый фонд человеческих фантазий и размышление о том, как меняются эти фантазии, их смысл, суть и приписываемое им значение. Конечно для нашего читателя большая часть называемых персонажей незнакома или мало знакома (американский фольклор от колонизации до их мультипликации и комиксов), но встречаются и широко известные персонажи.
Занятен и поднимаемый тем самым автором вопрос — а к чему мы движемся в итоге с такими фантазиями? Как они повлияют на наш мир? Если припомнить это высказывание одного из представителей Воображаемого Мира:
И мир людей в какой-то миг останавливается. Намекал ли Саймак, что подобными фантазиями люди загоняют себя в примитивные рамки. может быть, во всяком случае у меня осталось подобное впечатление.
А если посмотреть на наш мир с Домом 2, супергероями, имя которым Легион (заместо реальных достойных уважения людей) и прочий новый фонд человеческого «творчества», чем теперь мы воспитываемся и растём дальше — то куда мы придём? В этом Саймак оказался проницателен.
Концовки как-то не хватило должного подытоживания, впрочем полагаю стоит ещё обдумать прочитанное.
Итого: очередная достойная работа на не совсем очевидную, но важную тему.
Клиффорд Саймак — один из лучших творцов «гуманитарной» фантастики в XX веке, и его книги неизменно отличает оригинальность мысли. Единственный недостаток — самоповторы. Как я уже где-то писал, Саймак просто обыгрывал проблемы с разных точек зрения — скорее для самого себя, пытаясь найти ответы на заданные вопросы.
Основная идея «Исчадий разума» перекликается с «Городом», «Заповедником гоблинов», «Игрушкой судьбы», и прочими произведениями Мастера. Люди силой своего воображения создали мир, где живут создания, сотворённые массовым сознанием. И наконец, в какой-то момент этот мир пересёкся с человеческим — и началась беда. Несмотря на общую оригинальность идеи, она раскрыта слабо. Столкновение миров, как это принято у Саймака, состоялось, но концовка романа всё равно весьма неубедительна, слишком натянута — неясно, остались ли все при своих, или всё-таки два мира соеденились в один.
Саймак, без сомнение — великий мастер, но даже он мог потерпеть неудачу. Только четыре с минусом.
Что мне нравится в творчестве Саймака?
В его творчестве меня привлекают идеи взаимоотношения между людьми и отношения людей с иными расами на основе взаимного уважения, пацифизма и добропорядочности. В творчестве Саймака мне интересны концепции понимания категории «время». Близки мне его гуманизм, надрывное отношение к мировым проблемам и к проблеме взаимоотношений личности и общества.
Что мне не нравится в творчестве Саймака?
Мне не нравятся повторения. Повторения тем (отношения между социумом и личностью, людьми и инопланетянами, социальными группами), повторения образов главных героев (в 2/3 романов – это репортер, со сложной личной жизнью, который находит свою любовь в книге), даже повторения фамилий (к примеру, фамилия Стритер встречается как минимум в романах «Вся плоть-трава», «Исчадия разума», «Мастодония»).
Книга «Исчадия разума» характеризуется отличной идеей. Автор, уставший от низкого художественного уровня ряда образцов массовой культуры, в фантастической форме демонстрирует пагубность подобных произведений для самого общества. Причем использует довольно интересную концепцию эволюционного процесса.
Тем не менее, должен отметить, что лично для меня явные преимущества этого романа на идее и заканчиваются. Книга не в полной мере обладает лучшими чертами творчества Саймака, на которых я останавливался выше. В ней нет как раз того надрыва, который качественно выделяет автора из разряда иных фантастов. В романе присутствует минимальное количество героев (по сути, их всего 2, что чрезвычайно мало). С другой стороны, книгу, пожалуй, следует воспринимать как некоторого рода литературный эксперимент. Нельзя отнять у Мастера и умения писать увлекательно, так, что романы проглатываешь за день.
С учетом всего вышесказанного, хотелось бы и поставить 8 баллов. Особую роль при оценке сыграл авторский замысел, а также увлекательность и продуманность материала.
Начало было занятным, предполагало некий психологизм, интригу. но постепенно все упростилось до примитивной сказочки. Концовка же получилась откровенно слабая и неинтересная. Жаль. Надежда на оригинальное чтение оказалась несостоятельной. В общем, скорее разочарование, чем удовольствие.
За несколько тысячелетий человеческий разум породил огромное число существ, как добрых, так и злых. А если много человек поверят в реальность существования чего-либо, то их мысли могут материлизоваться. Вот и в этом романе существует мир, населенный персонажами книг, фильмов, сказок, преданий, в общем всеми, кого выдумал человек. Саймак смешал всех: и Микки Мауса, и Дон Кихота, и даже самого Дьявола. Многие говорят, что мало прописан сам мир, но, мне кажется, что было бы очень трудно вести повествование о месте, где сосуществуют такие персонажи, не скатившись при этом в полный идиотизм. Вот и показан этот мир, хоть и мельком, но этого вполне достаточно. Конец немного подкачал, неожиданно просто все решилось.
Небольшое, легкое для чтения произведение с которым можно приятно провести вечер.
Очень разочарована рассказом. Центральная идея, обрисованная в начале сама по себе интересна. Все мы знаем – мысли материальны и от сюда можно много чего развить. И начало читаешь с упоением и предвкушением чего-то, а когда уже и убивства начались – думаешь – щас что-то будет, по меньшей мере, война миров, сумасшествие и полный сюрр. И снова – нет. Пошла сказочка для младшего школьного возраста из разряда путешествий Ивана Дурачка к чертям и прочит Микки-Маусам.
Наверное, это уже не для меня. Было откровенно скучно, при всей любови к Саймаку.
Мне книга очень понравилась. Не знаю, почему народ так плохо о ней отзывается. Я читала ее в районе лет 13-14, и то ли у меня бурное воображение, то ли еще что-то, но книга воспринималась на ура и много раз перечитывалась. Мне очень нравится идея, нравится развитие. Сейчас с высоты своих лет 🙂 могу согласиться, что она не так интересна будет взрослому и скептически настроенному любителю фанитастики (особенно тем, для кого Саймак — просто рядовой писатель). но истинные ценители найдут для себя там интересное — определенно.