красная пасха 1993 года в оптиной пустыни
Пасха 1993 года
Пасху в 1993 году праздновали 18 апреля. Это была вторая Пасха в моей жизни. И когда на ночной службе мы радостно кричали «Воистину Воскресе», даже представить себе было невозможно, какими страшными событиями она навсегда войдет в историю нашей Церкви.
В понедельник утром на Светлой неделе я сел в автобус и, как обычно, отправился на работу в соседний райцентр. У нас в городе все строительные организации тогда впали в состояние клинической смерти. Лишь за тридцать километров от дома удалось отыскать действующую стройку, где нужны были каменщики.
Вечером возвращался домой на том же скрипучем рейсовом автобусе. Вдруг, на выезде из города нас остановил самый настоящий блок-пост: грузовик, перекрывший полосу, два служебных уазика с мигалками, вооруженные сотрудники милиции. Сейчас такая картина вряд ли кого-то удивит, но в ту пору для нашей провинции это было невиданное зрелище.
В полупустой салон вошли двое милиционеров в бронежилетах. Один, с автоматом наперевес сразу же встал напротив прохода. Другой быстро прошел мимо перепуганных пассажиров, осматривая пустые сиденья. Потом подошел ко мне и велел предъявить документы. Ну, в общем-то, и неудивительно, что именно ко мне. Большой парняга, куртка рабочая с капюшоном, борода нестриженная, волосы длинные из-под черной вязаной шапки. Ежели у кого и проверять документы, то у такого – в первую очередь.
А я тогда неофит был оголтелый: в сумке – томик «Пролога в поучениях», в нагрудном кармане куртки небольшой деревянный складень – Спаситель, Богородица и святой Александр Невский. Я его в Оптиной Пустыни купил. Мотался туда каждый месяц, благо, от нас Пустынь всего в сотне километров.
Сказал как есть – мол, нету паспорта, с работы еду домой. Милиционер в быстром темпе задал несколько простых вопросов: что за организация, фамилия начальника и главного инженера, адрес конторы? И как-то сразу стало мне ясно, что будь я не тем, за кого себя выдаю, расколол бы меня этот опер в десять секунд. Но я говорил правду. Милиционер выслушал мои ответы, еще раз осмотрел салон. Потом махнул рукой напарнику и вышел вместе с ним. Двери закрылись, автобус со скрипом тронулся с места.
Пришел домой. Еще раздеться не успел, слышу, тесть из комнаты зовет:
— Саша, ты в курсе, что в Оптиной монахов убили?
— Какой-то мужчина зарезал ножом. Троих. Прямо на Пасху, после службы. Иди скорей, как раз по телевизору об этом говорят.
Через секунду я, как был – в одном сапоге — уже сидел рядом с тестем и слушал, как диктор в программе новостей рассказывает о случившейся оптинской трагедии.
А еще через несколько секунд с ужасом вспомнил, как только что в автобусе бес подсказывал мне предъявить милиционеру икону вместо паспорта. О том, что могло случиться, послушайся я его, даже думать не хотелось.
Когда написал «об упокоении» имена родственников и ушедших друзей, решил помянуть и убиенных на Пасху монахов. Понятно, что тут их и так ежедневно всем монастырем поминают. А все же решил написать их имена тоже.
И лишь спустя какое-то время дошло: их ведь здесь, вот на этой звоннице и убили, Трофима с Ферапонтом. А еще понял тогда, насколько тут в Оптиной все близко. Лавочки – к звоннице, прошлое – к настоящему, земля – к Небу.
Сегодня – годовщина праведной кончины убиенных оптинских монахов. Официальной их канонизации еще не было. Но уже много лет тысячи и тысячи людей едут поклониться их могилам. Сейчас над ними возведена красивая часовня. А я помню на этом месте три свежих холмика земли с деревянными крестами.
Святые мученики иеромонах Василий, инок Ферапонт и инок Трофим, молите Бога о нас.
Убийство монахов в Оптиной пустыни — как это было
Я уже не жил в Оптиной и приехал в гости на Пасху. Предпасхальный вечер был тих и прекрасен: закатное красно солнышко раскрасило милым теплым цветом и в нем не было ничего тревожного. Даже странно, что закат несмотря на красноту нельзя было назвать кровавым, настолько он был нежный и приятный для глаз. Ничто не предвещало беды, хотя беда уже была рядом, рядом с каждым из нас. Убийца приготовил злодеяние и только ждал толчка своего «голоса, которого не мог ослушаться». Он был в Оптиной, рядом, очень близко, он искал свою жертву. Но никто из людей не знал и не догадывался об этом.
Гуляя по монастырю, я заметил вышедшего из Введенского собора о. Василия. Он стоял у северного входа в храм и любовался красотой заката. А я в свою очередь остановился и стал любоваться картиной с его участием: стоит возле белоснежного храма красивый монах. Русак, стройный, спортивный, тихий и мирный, разумный для своих лет, явно будущая оптинская слава.
Пройдет много лет, он станет еще мудрее и опытнее, будут приходить к нему тысячи людей за советом и утешением и будет у нас новый оптинский старец. Ведь обещали, что будет семь светильников. Может это будет один из них. «Эх, как же он хорош, это воин Христов, — думал я, — дай Бог тебе, дорогой, не сойти со своего пути и остаться человеком, накопить мудрости и любви и одаривать ими народ Божий». Отец Василий почувствовал, что кто-то смотрит на него, обернулся и, увидев меня, улыбнулся. Мы не виделись несколько месяцев, обменялись издалека поклонами и решили сохранить тихость своего состояния. Но улыбка, его лучезарная улыбка запала в моей памяти и теперь уже будет жить со мной до самой смерти.
Началась служба. Пришла в храм братия монастыря, в том числе о. Ферапонт. С о. Ферапонтом никто не дружил. Вовсе не потому, что он был злой или плохой человек. Просто он, несмотря на относительную младость своих лет и раннее монашество, умудрился стать настоящим монахом — не входил ни в какие группы или кружки по интересам, которые часто образуются в монастырях, жил очень сокровенной и истинно монашеской жизнью, без ссор и конфликтов, без пустых разговоров за чаем и пересудов во время послушаний. Жизнь таких монахов принято называть красивым русским словом сокровенной, как сказано в послании апостола «потаеный сердца человек, в неистлении кроткого и молчаливаго духа, еже есть пред Богом многоценно».
Пришел в храм о. Трофим. Он слегка опоздал на службу, т. к. много работал на подсобке. С утра до позднего вечера его видели то на тракторе, то на мотоблоке. Всегда радостный, энергичный, невероятно живой. Полная противоположность замкнутому и молчаливому о. Ферапонту. Вокруг о. Трофима всегда бурлила жизнь и кипела работа. У него было множество друзей, очень общительный и позитивный человек. Он подошел к левому клиросу, у которого я стоял, улыбнулся своей открытой улыбкой, мы крепко обнялись и расцеловались.
Быстрый обмен новостями, крепкие рукопожатия. Кто бы знал, что спустя несколько часов его не будет в живых. Живой, энергичный, веселый. Ну не мог он умереть молодым. Еще много-много лет впереди. Но человек предполагает, а Бог располагает.
Так и остались в моей памяти эти три улыбки. Такие разные и каждая по своему красивая. А потом были другие улыбки и они запечатались в моей памяти еще крепче.
Закончилась пасхальная литургия. Вся братия пошла в трапезную, разговелась, большая часть пошла отдыхать, звонари Трофим и Ферапонт пошли на звонницу, а о. Василий на скитскую литургию, чтобы исповедовать народ. Я в это время был в скиту и отдыхал в келье скитоначальника. Только началась скитская литургия, как в дверь постучали. Стук становился все настойчивее и я решил открыть дверь.
В Оптиной было очень безлюдно. Ведь даже никто не смог увидеть убийцу, разошлись все. Прослышав про злодеяние, начала собираться братия. Первым я увидел о. Ферапонта. Он лежал на звоннице, пробитый насквозь коротким мечом, изготовленным из автомобильной рессоры. Как потом выяснилось, что «работать» таким орудием очень трудно — нужно обладать или огромной силой или много тренироваться.
Самого убийства я не видел, но на моих руках испустил дух о. Трофим. Лицо его было полно скорби и боли. Было видно, что он испытывал сильнейшие страдания. Отошел он тихо. Просто замер и все. Отец Василий прожил дольше всех и умер уже в машине скорой помощи по дороге в Козельск. Его натренированное тело всячески сопротивлялось смерти, но рана была слишком страшна.
Потом приехала милиция, начались оперативные действия, всех убитых увезли на вскрытие. Спустя несколько часов их привезли в храм св. Илариона. Насколько помню я был единственный мирянин, который присутствовал при этой первой молитве у тел убиенных братий, видел их тела еще непокрытыми, без облачений. По традиции миряне не должны быть при облачении монахов, но для меня сделали исключение. И я благодарю судьбу, что присутствовал на этой молитве. Поверьте, никогда более я не видел и не ощущал чего-то подобного. Прежде всего надо сказать о лицах убиенных братий.
Знаете, что меня поразило тогда? Все трое умерли в страшных муках, от немыслимой боли и эта боль осталась в момент смерти на их лицах. Но вот прошло несколько часов и я видел совершенно другие лица. Их даже можно смело назвать ликами, так они светились и сияли. Это не было моим экзальтированным восприятием, все отметили странное преображение лиц — на всех трех была светлая, тихая и мирная улыбка. Очень покойная и уверенная. Такое ощущение, что они увидели что-то радостное. Вот что удивительно: дух покинул тело, но преобразовал его после смерти. Вот об этих трех улыбках я говорил вначале своего рассказа. Именно их я не смогу забыть никогда. Вот явное доказательство бытия загробного мира.
Трудно передать словами состояние братии монастыря. Думаю, что нечто подобное испытали апостолы после казни Христа и ученики оптинских старцев, после их смерти. С одной стороны ужас от происшедшего и горечь расставания, с другой радость за своих братьев. Ведь все они сейчас у Престола Божия. Они начали праздновать Пасху на Земле и закончили ее на Небесах. И мы верим, что там их Пасхальная радость будет вечной. Они заслужили ее своей земной жизнью и сподобились принять мученический венец.
Многие вечером того дня произнесли такие слова: а я оказался недостоин за грехи свои.
Перед написанием этого краткого воспоминания я нашел запись речи оптинского иеромонаха Феофилакта, сказанной по отпевании убиенных оптинских иноков. Не знаю точна ли цитата, но она очень верна по сути и многое передает из наших тогдашних переживаний: «…сегодня здесь совершается нечто необычное, чудное и дивное… Всякий христианин, хорошо знакомый с учением Церкви, знает, что на Пасху так просто не умирают, что в нашей жизни нет случайностей, и отойти ко Господу в день Святой Пасхи составляет особую честь и милость от Господа. С этого дня, когда эти трое братии были убиты, по-особому звучит колокольный звон Оптиной пустыни. И он возвещает не только о победе Христа над антихристом, но и о том, что теперь земля Оптиной пустыни обильно полита не только потом подвижников и насельников, но и кровью Оптинских братьев, и эта кровь является особым покровом и свидетельством будущей истории Оптиной пустыни. Теперь мы знаем, что за нас есть особые ходатаи пред Престолом Божьим».
Впервые опубликовано 18 апреля 2018 года
Пасха Красная. Братиков убили!
“БРАТИКОВ УБИЛИ!”
Рассказывает иеромонах Михаил: “В шесть часов утра в скиту началась литургия, и я обратил внимание, что почему-то задерживается о. Василий — он должен был исповедовать. Вдруг в алтарь даже не вошел, а как-то вполз по стенке послушник Евгений и говорит: “Батюшка, помяните новопреставленных убиенных иноков Трофима и Ферапонта. И помолитесь о здравии иеромонаха Василия. Он тяжело ранен”.
Имена были знакомые, но у меня и в мыслях не было, что это могло случиться в Оптиной. Наверное, думаю, это где-то на Синае. И спрашиваю Евгения: “А какого они монастыря?” — “Нашего”, — ответил он.
КА-АК?!
Даже годы спустя пережить это трудно — залитая кровью Оптина и срывающийся от слез крик молодого послушника Алексея: “Братиков убили! Братиков. ”
Сколько же горя выпало Оптиной, когда убийство трех братьев усугубили аресты невинных, а следом хлынуло море клеветы!
У святителя Иоанна Златоуста есть тонкое наблюдение, что в ту ночь, когда Христос с учениками вкушал пасху, члены синедриона, собравшись вкупе ради убийства, отказались от вкушения пасхи в установленный законом срок: “Христос не пропустил бы времени пасхи,- пишет он, — но Его убийцы осмеливались на все, и нарушали многие законы”. Для убийства был избран святой день Пасхи, а сам час убийства тщательно расчислен. В Оптиной ведь всегда многолюдно, и есть лишь малый промежуток времени, когда пустеет двор. “Скоро ли начнется литургия в скиту?” — спросил убийца у паломниц.- “В шесть утра”,- ответили ему. Он ждал этого часа.
Пасхальное утро протекало так: в 5.10 закончилась литургия, и монастырские автобусы увезли из Оптиной местных жителей и паломников, возвращающихся домой. С ними уехала и милиция. А братия и паломники, живущие в Оптиной, ушли в трапезную. Вспоминают, что о. Василий лишь немного посидел со всеми за столом, не прикасаясь ни к чему. Впереди у него были еще две службы, а служил он всегда натощак. Посидев немного с братией и тепло поздравив всех с Пасхой, о. Василий пошел к себе в келью. Видимо, его мучила жажда, и проходя мимо кухни, он спросил поваров:
— А кипяточку не найдется?
— Нет, отец Василий, но можно согреть.
— Не успею уже, — ответил он.
В житиях святых мучеников рассказывается, что они постились накануне казни, “дабы в посте встретить меч”. И все вышло, как в житии, — меч о. Василий встретил в посте.
Инок Трофим перед тем, как идти на звонницу, успел сходить в свою келью и разговеться пасхальным яичком. А история у этого яичка была особая.
Из воспоминаний послушницы Зои Афанасьевой, петербургской журналистки в ту пору: “В Оптину пустынь я приехала, еще только воцерковившись и сомневаясь во многом в душе. Однажды я призналась иноку Трофиму, что мне все время стыдно — вокруг меня люди такой сильной веры, а я почему-то не верю в чудеса. Наш разговор происходил 17 апреля 1993 года — накануне Пасхи. И инок Трофим принес из своей кельи пасхальное яичко, сказав: “Завтра этому яичку исполнится ровно год. Завтра я съем его у тебя на глазах, и ты убедишься, что оно абсолютно свежее. Тогда поверишь?” Вера у инока Трофима была евангельская, и каждый раз на Пасху, вспоминают, он разговлялся прошлогодним пасхальным яйцом — всегда наисвежайшим и будто являющим собой таинство будущего века, где “времени уже не будет” (Откр. 10, 6). До убийства оставались уже считанные минуты. И словно забыв об уговоре с Зоей, инок спешил разговеться прошлогодним пасхальным яичком, желая прикоснуться к тому чуду Пасхи, где все вне времени и не подвержено тлению. И все-таки Зоя была извещена о чуде. Данные о свежем яичке, съеденном иноком Трофимом перед смертью, занес в протокол паталогоанатом, даже не заподозрив, что оно годичной давности. А потом это яичко попало в фильм “Оптинские новомученики” — кинооператор зафиксировал в кадре скорлупу пасхального яичка, полагая, что снимает последнюю земную трапезу инока и не подозревая, что снимает пасхальное чудо.
К шести часам утра двор монастыря опустел. Все разошлись по кельям, а иные ушли на раннюю литургию в скит. Последним уходил в скит игумен Александр, обернувшись на стук каблуков,- из своей кельи по деревянной лестнице стремительно сбегал инок Трофим. “Это порода у нас такая бегучая, — объясняла потом мама о. Трофима. — Бабушка Трофима все бегом делала, я всю жизнь бегом. Вот и мой сыночек бегал до самой смерти”.
Игумен Александр вспоминает: “Очень радостный был инок Трофим. “Батюшка, — говорит, — благословите, иду звонить”. Я благословил и спросил, глядя на пустую звонницу:
— Да как же ты один будешь звонить?
— Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет.
Как же меня тянуло пойти с ним на звонницу! Но звонить я не умел — что с меня толку? И надо было идти служить в скит”.
В поисках звонарей о. Трофим заглянул в храм, но там их не было. В храме убиралась паломница Елена, устав до уныния после бессонной ночи. А вот уныния ближних инок видеть не мог. “Лена, айда. ” — он не сказал “звонить”, но изобразил это. И так ликующе-радостно вскинул руки к колоколам, что Лена, просияв, пошла за ним. Но кто-то окликнул ее из глубины храма, и она задержалась.
С крыльца храма Трофим увидел инока Ферапонта. Оказывается, он первым пришел на звонницу и, не застав никого, решил сходить к себе в келью. “Ферапонт!” — окликнул его инок Трофим. И двое лучших звонарей Оптиной встали к колоколам, славя Воскресение Христово.
Первым был убит инок Ферапонт. Он упал, пронзенный мечом насквозь, но как это было, никто не видел. В рабочей тетрадке инока, говорят, осталась последняя запись: “Молчание есть тайна будущего века”. И как он жил на земле в безмолвии, так и ушел тихим Ангелом в будущий век.
Следом за ним отлетела ко Господу душа инока Трофима, убитого также ударом в спину. Инок упал. Но уже убитый — раненый насмерть — он воистину “восста из мертвых”: подтянулся на веревках к колоколам и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом и тут же упав бездыханным. Он любил людей и уже в смерти восстал на защиту обители, поднимая по тревоге монастырь.
У колоколов свой язык. Иеромонах Василий шел в это время исповедовать в скит, но, услышав зов набата, повернул к колоколам — навстречу убийце.
В убийстве в расчет было принято все, кроме этой великой любви Трофима, давшей ему силы ударить в набат уже вопреки смерти. И с этой минуты появляются свидетели. Три женщины шли на хоздвор за молоком, а среди них паломница Людмила Степанова, ныне инокиня Домна. Но тогда она впервые попала в монастырь, а потому спросила: “Почему колокола звонят?” — “Христа славят”,- ответили ей. Вдруг колокола замолкли. Они увидели издали, что инок Трофим упал, потом с молитвой подтянулся на веревках, ударил несколько раз набатно и снова упал.
Было мирное пасхальное утро. И мысль об убийстве была настолько чужда всем, что оказавшийся поблизости военврач бросился делать искусственное дыхание иноку Ферапонту, полагая, что плохо с сердцем. А из-под ряс распростертых звонарей уже показалась кровь, заливая звонницу. И тут страшно закричали женщины. Собственно, все это произошло мгновенно, и в смятении этих минут последние слова инока Трофима услышали по-разному: “Господи, помилуй нас!”,- “Господи, помилуй! Помогите”. Убегавшего от звонницы убийцу видели еще две паломницы, как раз появившиеся у алтарной части храма и вскрикнувшие при виде крови. Рядом с ними стояли двое мужчин, и один из них сказал: “Только пикните, и с вами будет то же”. Внимание всех в этот миг было приковано к залитой кровью звоннице. И кто-то лишь краем глаза заметил, как некий человек убегает от звонницы в сторону хоздвора, а навстречу о. Василию бежит “паломник” в черной шинели. Как был убит о. Василий, никто не видел, но убит он был тоже ударом в спину.
Вот одна из загадок убийства, не дающая иным покоя и ныне: как мог невысокий щуплый человек зарезать трех богатырей? Инок Трофим кочергу завязывал бантиком. Инок Ферапонт, прослуживший пять лет близ границы Японии и владевший ее боевыми искусствами, мог держать оборону против толпы. А у о. Василия, мастера спорта в прошлом, были такие бицепсы, что от них топорщило рясу, вздымая ее на плечах, как надкрылья. Значит, все дело в том, что били со спины? Вспоминают, у инока Трофима был идеальный слух, и стоило о. Ферапонту чуть-чуть ошибиться, как он поправлял: “Ферапонт, не так!” Он не мог не услышать, как упал о. Ферапонт и умолкли его колокола. Вся звонница, наконец, размером в комнатку, и постороннему человеку здесь невозможно появиться незамеченным. Но в том-то и дело, что в обитель пришел оборотень, имеющий вид своего монастырского человека. “Друг пришел, — отвечает за сына мать о. Трофима. — Он любил людей и подумал: друг”.
— Батюшка, — спрашивала потом девочка у старца, — а почему вместо человека я увидела зверя?
— Да ведь сила-то какая звериная, сатанинская, — ответил старец, — вот душа и увидела это.
Монашеский дневник о. Василия оборвался на записи: “Духом Святым мы познаем Бога. Это новый, неведомый нам орган, данный нам Господом для познания Его любви и Его благости. Это какое-то новое око, новое ухо для видения невиданного и для услышания неслыханного. Это как если бы тебе дали крылья и сказали: а теперь ты можешь летать по всей вселенной. Дух Святый — это крылья души.
ЕВХАРИСТИЯ
У о. Василия было обыкновение тщательно помечать в дневнике, у какого автора взята та или иная цитата. Но одна выписка дана без ссылок на автора и воспринимается как личный текст:
“Молю вас да не безвременною любовию меня удержите, оставите мя снедь быти зверем, имиже Богу достигнути возмогу. Пшеница Божия семь, зубами зверей да сомлен буду, яко да чист хлеб Богу обрящуся”.
У этой выдержки из письма священномученика Игнатия Богоносца была потом своя посмертная история, раскрывающая смысл событий на Пасху 1993 года. Но чтобы рассказать эту историю, надо снова вернуться в те времена, когда о. Василий был еще иноком и охотно нес послушание ночного дежурного на вахте. Проще сказать, сидел ночами в сторожевой будке и читал, а читатель он был ненасытный. Рядом с ним в той же будке сидел другой ненасытный читатель — петербуржец Евгений С. Дивны тайны Божиего Домостроительства, и во свидетельство о том расскажем историю появления Жени в Оптиной пустыни. Молодые люди из “хиппи”, прилепившиеся тогда к Оптиной, наградили Женю двумя прозвищами — “Ленин” и “прокурор”. “Ленин”, потому что, к их изумлению, он прочел всего Ленина. Истина, считал он в ту пору, сокрыта в некоем подлинном, неискаженном марксизме-ленинизме, а истину надо искать. Кстати, искатель истины он был дотошный, и если для.такого поиска требовалось изучить греческий язык, то Жене это было не в труд: он предпочитал читать подлинники.
Ну, а когда он изучил Ленина, то и стал тем “прокурором”, что из брезгливости к марксизму-ленинизму бросил институт и собрался бежать в Америку. Он не мог уже жить в той стране, где со всех стен и заборов ему приветливо улыбался Ильич. Вызов из Америки задерживался. И один приятель посоветовал ему отсидеться до получения визы в Оптиной: кормят, поят — что еще надо? Но в Оптиной была библиотека, и искатель истины застрял подле нее. В Бога Женя тогда еще не верил, но с отцом Василием у них был удивительный мир. Они сидели бок о бок в сторожевой будке, читая каждый свое. “Нет, ты послушай, что пишет!” — восклицал иногда о. Василий и, оторвавшись от книги, пересказывал мысли святых Отцов. Православие было чуждым Жене в ту пору, но слушал он с интересом, по-своему восхищаясь дисциплиной отточенной мысли. Словом, двое ненасытных читателей жили по-братски, и никаких попыток обращения Жени в православие о. Василий не предпринимал. Мы же предпринимали, но впустую, ибо Женя лишь огрызался: “Что, Миклухо-Маклаи, папуаса нашли?” Позиция о. Василия казалась непонятной. А позиция, между тем, была такая: “Кто ищет истину, тот найдет Бога”. А Женя искал истину, но своеобразным путем. Знакомство с Ильичом породило в нем такую брезгливость ко всему отечественному, что он читал только западное. Изучил католичество, протестантизм, а потом перешел к ересям, осужденным Семью Вселенскими Соборами. При его уникальной памяти и привычке читать сутками, он вскоре стал среди оптинцев признанным специалистом по ересям. И когда в Оптину приезжал кто-то слишком замороченный, ему говорили: “Иди к “прокурору”, он тебе все про твою “филиоквочку” изложит — от Ноя до наших дней”. Где и когда душа Жени потрясенно воскликнула: “Господь мой и Бог мой!” — это его тайна. Но обращение Жени было столь пламенным, что приняло сначала характер стихийного бедствия — он готов был умереть за православие и с такой ревностью попалял ереси, что обличал уже за неточное употребление слов. “Слушай,- сказали ему однажды в сердцах, — тебя только о. Василий может выдержать!” Это правда. Православие о. Василия было столь органичным, что измученная ересями душа Жени благодарно отдыхала рядом с ним.
Иеродиакон Рафаил вспоминает: “Отец Василий одно время водил экскурсии по Оптиной. И когда моя еще неверующая тогда родня приехала навестить меня, я побежал к нему: “Батюшка, выручай. Уж такие неверующие люди приехали! Может, ты их своим словом обратишь”. Но о. Василий отказался обращать, сказав со смирением, что, мол, в силах человеческих? Это Господь все может, а нам пока неведомо, как и через кого Он свершит обращение”.
О ВАРАВВЕ
1. В армию у нас призывают в 18 лет. Справка дана специально для “Московского комсомольца”, зачислившего Аверина в спецназ, где он никогда не служил, и сообщившего: “Подозреваемый в 1989 году вернулся из Афганистана, где служил в войсках специального назначения”. А стало быть, Аверин, 1961 года рождения, вернулся из армии в 28 лет и со свежей психической травмой.
2. Николай Аверин был в Афганистане на втором году службы с 1 августа 1980 года, демобилизовавшись в 1981 году без единой царапины. В боевых действиях не участвовал. Между тем, эксперты единодушно утверждают, что в Оптиной действовал убийца-профессионал. Старший следователь по особо важным делам, майор милиции А. Васильев дал такой комментарий корреспонденту “Правды”: “Ножевые тычки исполнены с необычайным профессионализмом… удары нанесены в места, которые в Афганистане были защищены бронежилетом, а если учесть, что нашим штурмовым батальонам практически не приходилось пользоваться штык-ножом, то получается, что научиться подобному “искусству” — а это, поверьте, нелегкая наука душевнобольному было практически негде”. Кто же готовил профессионального убийцу?
3. После демобилизации в 1981 году было то мирное десятилетие, когда он, окончив Калужское культпросветучилище, работал в Доме культуры г. Волконска. В эти же годы он окончил курсы киномехаников и курсы шоферов. Каждый, кто получал права, знает, что для этого требуется справка психиатра об отсутствии психических заболеваний. Такую справку Аверину дали, и до дня убийства он ездил на личной машине.
Рассказ бабушки Дорофеи из деревни Ново-Казачье, подтвержденный ее дочерью Татьяной: “Однажды пошли мы с медсестрой и дочкой Таней в больницу. А жара, пить хочется. И медсестра говорит: “Зайдем в этот дом, у меня тут знакомые живут”. Зашли мы. А я как села со страху на лавку, так и встать боюсь: на печи три девочки безумные возятся — лысенькие, страшные и щиплют себя. Не стерпела и спрашиваю хозяйку: “Да что ж за напасть у тебя с дочками?” — “Ох, — говорит, — глухие, немые и глупенькие. Всех врачей обошла, а толку? Медицина, объясняют, бессильна. Один прозорливый оптинский старец вернулся тогда из лагерей и исцелял многих. А я прослышала и бежать к нему. Взошла на порог и еще слова не вымолвила, а он мне сразу про мужа сказал — это ведь он разрушал колокольню в Оптиной пустыни и сбрасывал вниз колокола. “Твой муж, — говорит, — весь мир глухим и немым сделал, а ты хочешь, чтоб твои дети говорили и слышали”.