красная пасха книга читать

Пасха Красная — Нина Павлова

От автора

Начну с при­зна­ния, стыд­ного для автора: я долго про­ти­ви­лась бла­го­сло­ве­нию стар­цев, отка­зы­ва­ясь писать книгу об Оптин­ских ново­му­че­ни­ках по при­чине един­ствен­ной — это выше моей меры, выше меня. Непо­слу­ша­ние — грех, и ста­рец пред­ска­зал: «Поле­жишь пол­года пла­стом, а тогда уж захо­чешь писать». Вот и дал мне Гос­подь епи­ти­мью за непо­слу­ша­ние — я надолго слегла и не могла исце­литься, пока не взмо­ли­лась о помощи Оптин­ским ново­му­че­ни­кам, решив­шись, нако­нец, писать.

«Пиши, как писала прежде», — так бла­го­сло­вил меня на труд архи­манд­рит Кирилл (Пав­лов), под­ска­зав тем самым жанр этой книги: не житие — я нико­гда не писала их, но лето­пись собы­тий. А скла­ды­ва­лась лето­пись так — в 1998 году Гос­подь при­вел меня палом­ни­цей в Оптину пустынь, и с тех пор я живу здесь, став оче­вид­цем тех собы­тий, о кото­рых и попы­та­лась рас­ска­зать на основе днев­ни­ков этих лет. Такую Оптин­скую лето­пись вел век назад пра­во­слав­ный писа­тель Сер­гей Нилус, и жанр этот доста­точно традиционен.

Еще одно пояс­не­ние. В пра­во­слав­ной лите­ра­туре при­нято по сми­ре­нию скры­вать свое имя, но в мар­ти­ро­ло­гии осо­бый чин сви­де­теля. В пер­вые века хри­сти­ан­ства, муче­ни­ков постра­дав­ших за Хри­ста, при­чис­ляли к лику свя­тых без кано­ни­за­ции — по сви­де­тель­ским пока­за­ниям оче­вид­цев, позже нередко ста­но­вив­шихся муче­ни­ками. В мар­ти­ро­ло­гии отсут­ствует сви­де­тель ано­ним или сви­де­тель бояз­ли­вый. Вот почему в книге при­сут­ствуют имена оче­вид­цев жизни и подвига трех Оптин­ских новомучеников.

По бла­го­сло­ве­нию духов­ного отца я тоже поста­вила под руко­пи­сью свое имя, хотя все это не мое, и я лишь соби­ра­тель вос­по­ми­на­ний о ново­му­че­ни­ках и руко­пи­сей, остав­шихся от них. Помню, какую радость пере­жила я вме­сте с оптин­ской бра­тией, когда уда­лось найти и вер­нуть в мона­стырь днев­ник уби­ен­ного иеро­мо­наха Васи­лия. К сожа­ле­нию, руко­писи ново­му­че­ни­ков разо­шлись после убий­ства по рукам, и до сих пор не най­ден днев­ник инока Ферапонта.

Бла­го­дарю Гос­пода нашего Иисуса Хри­ста, послав­шего мне в помощь высо­ко­чти­мых отцов — игу­ме­нов, иеро­мо­на­хов, про­то­и­е­реев, соучаст­во­вав­ших в дора­ботке руко­писи и исправ­ле­нии допу­щен­ных мною неточ­но­стей. Про­стите меня, о. Васи­лий, о. Тро­фим, о. Фера­понт, если по немощи духов­ной напи­сала о вас что-то не так, и молите Гос­пода о нас, греш­ных, да ими же веси судь­бами спа­сет души наша!

Н. Пав­лова, член Союза писа­те­лей России

Часть первая. «Восста из мертвых Оптинская, яко иногда Лазарь четверодневный…»

Начало

«Кра­пива выше меня ростом рас­тет у стен мона­стыря», — писал в днев­нике летом 1988 года новый оптин­ский палом­ник Игорь Рос­ля­ков. Росту же в новом палом­нике было под два метра, и кра­пива в то лето дей­стви­тельно впе­чат­ляла. Оптина пустынь лежала еще в руи­нах и выгля­дела как после бом­бежки — раз­ва­лины хра­мов, груды битого кир­пича и горы сва­лок вокруг. А над руи­нами щети­ни­лись непро­хо­ди­мые заросли — двух­мет­ро­вая кра­пива и полынь.

Раз­руха была столь удру­ча­ю­щей, что мест­ные жители при­зна­ва­лись потом, что в воз­рож­де­ние Опти­ной никто из них не верил. И если до рево­лю­ции в мона­стыре дей­ство­вало девять хра­мов, то теперь кар­тина была такая. От храма в честь иконы Казан­ской Божией Матери оста­лись только полу­об­ва­лив­ши­еся стены — ни окон, ни две­рей, а вме­сто купола — небо. Когда храм был поце­лее, в нем дер­жали сель­хоз­тех­нику. Въез­жали прямо через алтарь.

От церкви в честь Вла­ди­мир­ской иконы Божией Матери не оста­лось и следа. Раз­ру­ше­нию храма пред­ше­ство­вал один слу­чай. Мест­ные жители пре­вра­тили храм в хлев, под­ме­тив зако­но­мер­ность: в дни вели­ких цер­ков­ных празд­ни­ков живот­ные начи­нали метаться по храму, как бес­но­ва­тые. Одна­жды в Чистый Чет­верг корова мест­ных жите­лей С. забес­но­ва­лась с такой силой, что вызван­ный по «ско­рой» вете­ри­нар поста­вил необыч­ный для живот­ного диа­гноз: «корова сошла с ума». В Страст­ную Пят­ницу корову при­стре­лили, а храм разо­брали на кир­пичи. Кстати, та же участь постигла цер­ковь Всех Свя­тых с при­ле­га­ю­щим к ней брат­ским клад­би­щем, и на месте клад­бища постро­или дачи, прямо поверх гробов.

Ста­рин­ный кир­пич был в цене — проч­ный, кра­си­вый. И пора­жав­шие всех пона­чалу следы «бом­бежки» мона­стыря — это работа добыт­чи­ков кир­пича. Они при­ез­жали сюда бри­га­дами, при­хва­тив авто­краны для погрузки мра­мор­ных над­гро­бий и кре­стов с могил. Мест­ные умельцы смек­нули, что если делать из мра­мора «сту­лья», то есть опоры для пола, то ведь такому мате­ри­алу сноса нет. Для удоб­ства пере­возки над­гро­бья обте­сы­вали, слу­ча­лось, на месте. И в год откры­тия Опти­ной у обо­чины дороги валялся обло­мок над­гро­бья с над­пи­сью: «Воз­люб­лен­ному брату о…» Как твое имя, наш воз­люб­лен­ный брате? Тайну этого имени знают теперь лишь хозя­ева дома, где опо­рой для пола и семей­ного сча­стья слу­жит, страшно поду­мать, могиль­ный крест.

Разо­ряли могилы бра­тии уже в наши дни — на гла­зах после­во­ен­ного поко­ле­ния. А в год откры­тия Опти­ной мест­ная газета «Впе­ред» часто пуб­ли­ко­вала воз­му­щен­ные сооб­ще­ния жите­лей о слу­чаях ван­да­лизма на город­ском клад­бище. Вот одно из таких сооб­ще­ний — под­ростки, разо­рив могилы, бро­сали черепа в окна близ­ле­жа­щих домов.

— Ну, откуда такие берутся?! — него­до­вали люди, забы­вая при этом, что у нынеш­них моло­дых свя­то­тат­цев есть свои пред­течи — осквер­ни­тели могил.

Отно­си­тельно целее дру­гих в 1988 году был Свято-Вве­ден­ский собор, где прежде раз­ме­ща­лись мастер­ские проф­тех­учи­лища, а в одном из при­де­лов храма стоял трак­тор, от кото­рого рабо­тал дви­жок, давав­ший свет поселку. Что ста­лось с настен­ной рос­пи­сью храма от трак­тор­ных выхло­пов и копоти — легко себе пред­ста­вить. Уце­лели лишь фраг­менты фре­сок, да и то чудом, ибо уни­что­же­ние настен­ной рос­писи хра­мов нача­лось сразу после закры­тия монастыря.

Рас­ска­зы­вает бабушка Доро­фея из деревни Ново-Каза­чье: «После рево­лю­ции в Опти­ной пустыни открыли дом отдыха. И вот собрали нас, мест­ных ребя­ти­шек, дали деньги, подарки и дали скребки, велев соскре­бать со стен хра­мов лики свя­тых. Дирек­тор дома отдыха был с нами лас­ко­вый и все гла­дил нас по головке, при­го­ва­ри­вая: „Вы уж ста­рай­тесь, детки, ста­рай­тесь“. А мы, несмыш­ле­ные, и рады ста­раться! Я еще малень­кая была — до ликов мне было не дотя­нуться. Но отскребла я тогда ножки у свя­того и сама, почи­тай, лиши­лась ног: с той поры ногами болею и всю жизнь хро­мо­но­гой живу. Но я болезни моей, верьте, раду­юсь и лишь Бога бла­го­дарю. Болят мои ножки, а рас­тет надежда: может, поми­лует меня Господь?»

А еще мест­ные жители рас­ска­зы­вали: когда после рево­лю­ции в Опти­ной жгли костры из икон и в огонь бро­сили Рас­пя­тие, то из Кре­ста — все видели — брыз­нула кровь.

Источник

Пасха Красная — Нина Павлова

Но тогда, при­е­хав в Оптину, Ольга еще ничего не знала о мона­ше­стве, рас­спра­ши­вая с инте­ре­сом, а что за вере­вочки с узел­ками монахи носят в руке? Это был неве­до­мый для нее, но род­ной мир. Она с жад­ным инте­ре­сом всмат­ри­ва­лась в него и уви­дела одна­жды вот что.

Ольга рабо­тала на вто­ром этаже в рухоль­ной, когда внизу под окном оста­но­вился трак­тор с при­це­пом, в кото­ром сидели инок Фера­понт и еще кто-то из палом­ни­ков и бра­тии. Оче­видно, наме­ча­лась поездка куда-то, но тут замо­ро­сил мел­кий дож­дик со снеж­ной кру­пой, и все ушли в укры­тие. В кузове остался один инок Фера­понт. Выгля­нув в окно, Ольга поду­мала: «Почему он „спит“ в стран­ной позе — на коле­нях и пав лицом вниз?» Через пол­часа она снова выгля­нула в окно и уви­дела, что инок нахо­дится в той же позе, а рука его мерно пере­би­рает четки. Когда через два часа она опять подо­шла к окну, то очень уди­ви­лась, не пони­мая, что про­ис­хо­дит — рясу инока уже при­по­ро­шило сверху снеж­ком, а он все так же пере­би­рал четки, пав молит­венно ниц. Потом она сама ушла в мона­стырь, пони­мая уже: Гос­подь даро­вал ей уви­деть ту нераз­вле­ка­е­мую мона­ше­скую молитву, кото­рую не в силах пре­рвать ни дождь, ни снег.

Иеро­ди­а­кон Р., жив­ший в ту пору в одной келье с ино­ком Фера­пон­том, рас­ска­зы­вал, что перед смер­тью инок уже не ложился спать, молясь ночами и поз­во­ляя себе для отдыха лишь опе­реться о стул. Он осуж­дал его за это, ибо по пра­ви­лам свя­тых Отцов так под­ви­заться рискованно.

Тайну своей необы­чайно напря­жен­ной молит­вен­ной жизни перед смер­тью инок Фера­понт унес с собой. Но иноку Мака­рию (Пав­лову) запом­ни­лось, как инок Фера­понт одна­жды ска­зал при всех: «Да, наши грехи можно только кро­вью смыть». Слова эти пока­за­лись тогда непо­нят­ными, и все пере­гля­ну­лись — странно!

Стран­но­сти в жизни инока Фера­понта слу­ча­лись. Мона­стыр­ский зуб­ной врач иеро­мо­нах Киприан рас­ска­зы­вал, как года за пол­тора до убий­ства к нему обра­тился с острой зуб­ной болью инок Фера­понт. Заплом­би­ро­вав ему зуб, он заме­тил, что хорошо бы со вре­ме­нем поста­вить на зуб коронку, иначе в ста­ро­сти нечем будет жевать. «Мне это не пона­до­бится», — отве­тил инок. А худож­ник Сер­гей Лосев вспо­ми­нает, как в конце января 1993 года инок Фера­понт отдал ему свои теп­лые зим­ние вещи: мехо­вую шапку, шер­стя­ные носки и варежки, ска­зав при этом: «Мне это больше уже не понадобится».

Перед самой Пас­хой 1993 года инок Фера­понт стал раз­да­вать свои лич­ные рабо­чие инстру­менты. Посту­пок по тем вре­ме­нам необыч­ный — в оби­тели был такой дефи­цит инстру­мен­тов, что их при­во­зили с собой из дома или доста­вали через дру­зей. Сло­вом, если послед­нюю рубашку в мона­стыре отдали бы с лег­ко­стью, то с инстру­мен­тами дело обсто­яло иначе, так как послу­ша­ние без них не выполнишь.

Рас­ска­зы­вает сто­ляр-крас­но­де­рев­щик Нико­лай Яхон­тов, рабо­тав­ший тогда по послу­ша­нию в скиту: «Как раз перед самой Пас­хой позвал меня к себе о. Фера­понт и пред­ло­жил взять у него любые инстру­менты на выбор. Облю­бо­вал я себе тогда отлич­ный фуга­нок. Несу его в скит в мастер­скую и думаю — навер­ное, о. Фера­понта пере­во­дят на дру­гое послу­ша­ние. Он ведь по послу­ша­нию был сто­ляр, а тут без инстру­мента делать нечего. А после убий­ства взгля­нул на фуга­нок и похо­ло­дел — выхо­дит, он знал о своей смерти, если раз­да­вал инстру­менты заранее?»

Что отве­тить на этот вопрос? Еван­гель­ский сот­ник дал неко­гда такой ответ Гос­поду нашему Иисусу Хри­сту: «…имея у себя в под­чи­не­нии вои­нов, говорю одному: пойди, и идет… и слуге моему: сде­лай то, и делает» ( Мф. 8:9 ). Так и душа чело­века, пре­дав­шего себя цели­ком в волю Божию, упо­доб­ля­ется, по сло­вам схи­и­гу­мена Илия, «как бы пре­красно настро­ен­ному инстру­менту, кото­рый посто­янно зву­чит, потому что посто­янно каса­ются его неви­ди­мые руки». Тут тайна Божи­его води­тель­ства, или та тайна бла­го­дати, когда все устро­ится по воле Божией и душа уже не вопро­шает о цели, но слыша «иди» — с радо­стью идет.

Перед Пас­хой инок Фера­понт пре­бы­вал в состо­я­нии бла­го­дат­ной радо­сти, полу­чив, похоже, дар про­зор­ли­во­сти. Во вся­ком слу­чае вот две исто­рии о том.

Рас­ска­зы­вает просфор­ник Алек­сандр Гера­си­менко: «К концу Вели­кого поста я так устал от недо­сы­па­ния, что хотел сбе­жать из мона­стыря. И вот недели за пол­торы до Пасхи рабо­тали мы с о. Фера­пон­том на просфорне, а именно он при­учил меня когда-то ходить на полу­нощ­ницу. Сижу напро­тив него и злюсь, думая про себя: „Полу­нощ­ница-полу­нощ­ница! Надо­ело!“ И вдруг вижу сме­ю­щи­еся глаза о. Фера­понта, и он весело гово­рит мне: „Полу­нощ­ница-полу­нощ­ница! Надо­ело!“ Я даже не понял сперва, что он выска­зы­вает мне мои же мысли. Про­сто обра­до­вался, что злость про­шла. А о. Фера­понт гово­рит: „Хочешь научу, как избе­жать иску­ше­ний? Отсе­кай даже не помыслы, а при­логи к ним. Отсе­чешь при­логи, и хорошо на душе, поверь“. Эге, думаю, вон ты куда забрался. Ничего себе уровень!».

Вто­рую исто­рию рас­ска­зал моло­дой послуш­ник Р. Он был тогда палом­ни­ком и давно уже подал про­ше­ние о при­еме в бра­тию. Вели­ким постом мно­гих зачис­лили в бра­тию, одев в под­ряс­ники, и он думал, что на его про­ше­ние дан отказ. Своих мыс­лей он никому не откры­вал, но перед Пас­хой был в угне­тен­ном состо­я­нии. «Не пере­жи­вай, — ска­зал ему вдруг с улыб­кой инок Фера­понт. — Тебя скоро оде­нут». Его, дей­стви­тельно, вскоре одели в под­ряс­ник, зачис­лив в бра­тию на Воз­не­се­ние — на соро­ко­вой день кон­чины ново­му­че­ника Фера­понта Оптинского.

Иеромонах Василий. «Се восходим во Иерусалим…»

Иеро­мо­нах, участ­во­вав­ший в пере­об­ла­че­нии бра­тьев перед погре­бе­нием, сви­де­тель­ство­вал потом, что погре­бены были мощи трех сугу­бых пост­ни­ков. Но если иноки Тро­фим и Фера­понт имели наклон­ность к подви­гам пост­ни­че­ства, то иеро­мо­нах Васи­лий, будто оправ­ды­вая свое имя «Цар­ский», шел все­гда сред­ним цар­ским путем. Спал он мало, но спал. В еде был воз­дер­жан. И хотя по заня­то­сти на тре­бах нередко про­пус­кал тра­пезу, но все же появ­лялся в тра­пез­ной порою ближе к полу­ночи. Повар тех лет мона­хиня Вар­вара вспо­ми­нает: «При­дет, бывало, поздно и спро­сит дели­катно: „А суп­чику не оста­лось?“ — „Нет, о. Васи­лий, уж и кастрюли вымыли“. — „А кипя­точку не най­дется?“ Хле­бу­шек да кипя­то­чек — вот он и рад. Крот­кий был батюшка, тихий».

Источник

Пасха Красная — Нина Павлова

Так вот, одна­жды автору этих строк нанесла стран­ный визит бла­го­чин­ная Шамор­дин­ского мона­стыря мона­хиня А. Заехала на машине и тут же ушла в сад, пряча зали­тое сле­зами лицо. Выяс­нить при­чину слез не уда­лось, ибо бла­го­чин­ная уже села в машину, ска­зав напо­сле­док: «На почту, что ли, съез­дить?» А вскоре уже с почты шамор­дин­ская машина на боль­шой ско­ро­сти мча­лась в мона­стырь. Это уди­вило — мона­стыр­ские обычно ездят потише. Но вот собы­тия этого дня, о кото­рых стало известно чуть позже.

Мона­стырю для рестав­ра­ции храма нужен был ста­рин­ный кир­пич. Возни с нестан­дарт­ным кир­пи­чом много, и никто не брался изго­то­вить его. Но один завод при­нял заказ, ибо рабо­чие уже несколько меся­цев не полу­чали зар­плату, а Шамор­дино обе­щало запла­тить за кир­пич, как только его доста­вят в мона­стырь. И вот с завода изве­стили, что кир­пич уже везут в мона­стырь, а стало быть, при­го­товьте деньги для рас­чета. И Шамор­дино обмерло, не имея в тот день ни рубля. Всю неделю перед этим бла­го­чин­ная с утра и до позд­ней ночи ездила по бла­го­тво­ри­те­лям, выру­чав­шим оби­тель в труд­ный момент. Но тут ни в Опти­ной, ни в дру­гих местах денег не было.

Машины с кир­пи­чом уже подъ­ез­жали к Шамор­дино, когда бла­го­чин­ная, не выдер­жав, уехала из мона­стыря. Как взгля­нуть в глаза этим людям, чьи семьи ждут денег от кор­миль­цев? Вот тогда и укры­лась мона­хиня в саду, пряча зали­тое сле­зами лицо.

Все Шамор­дино моли­лось уже слез­ной молит­вой. Архи­тек­торы и насель­ницы, рас­про­дав­шие для стро­и­тель­ства храма все свое лич­ное иму­ще­ство, вплоть до мос­ков­ских квар­тир, не стес­ня­ясь, взы­вали в голос: «Царица Небес­ная, Ты же видишь, как нам нужен кир­пич! Божия Матерь, не оставь, помоги!» Машины уже въе­хали в мона­стырь, и при­ез­жие начали раз­гру­жать кир­пич — при общем гро­бо­вом мол­ча­нии. Никто не решался ска­зать: «Про­стите, оста­но­ви­тесь — нам нечем вам запла­тить». И тут на боль­шой ско­ро­сти вле­тела в мона­стырь машина с бла­го­чин­ной, доста­ю­щей из сумки пачки денег. Именно в этот день и час на почту при­шел пере­вод от неиз­вест­ного бла­го­де­теля с сум­мой, необ­хо­ди­мой для уплаты за кирпич.

Такова Кана Гали­лей­ская — это брач­ный пир неиму­щих людей, но молит за них Гос­пода сама Божия Матерь. Это Ее пред­ста­тель­ством и Божией силою вос­стают из руин мона­стыри. И в днев­нике послуш­ника Игоря напи­сано об этом так:

«Видя Гос­подь Матерь Свою, яко вдо­вицу пла­чущу об оби­тели умер­шей, мило­сер­дова о ней и рече: не плачи. И при­ступль кос­нуся врат мона­стыр­ских; вос­ста пустынь и начат гла­го­лати и даде ея Матери Своей. Страх же объят вся и сла­вяху Бога гла­го­люще: яко посети Бог людей своих ради печали Матерней».

При­ве­дем еще одну запись из днев­ника Игоря Рос­ля­кова: «17 ноября 1988 года. Икона Казан­ской Божией Матери и икона пре­по­доб­ного Амвро­сия исто­чали миро. Матерь Божия, укрепи нас! Ста­рец Свя­тый, засту­пись за обитель!»

Вот как это было. В ночь с 16 на 17 ноября взвол­но­ван­ный дежур­ный по храму сооб­щил отцу намест­нику: «Батюшка, Казан­ская миро­то­чит!» Бра­тия и палом­ники побе­жали в храм, и по див­ному бла­го­уха­нию обна­ру­жи­лось, что миро­то­чит еще и икона пре­по­доб­ного старца Амвро­сия. Миро­то­че­ние было обиль­ным и дли­лось весь день.

17 ноября 1989 года икона Казан­ской Божией Матери миро­то­чила снова. 17 ноября 1990 года миро­то­че­ние повто­ри­лось. И каж­дый раз именно 17 ноября. В мона­стыре пере­смот­рели все святцы и древ­ние Минеи, доис­ки­ва­ясь: а может, на этот день при­хо­дится какой-то забы­тый ныне празд­ник? Отгадка нашлась в архиве мона­стыря. Слу­чайно достали папку с бума­гами, и высве­ти­лась дата — именно 17 ноября 1987 года был под­пи­сан указ о воз­вра­ще­нии Рус­ской Пра­во­слав­ной Церкви Опти­ной пустыни. Не люди или обсто­я­тель­ства воз­ро­дили мона­стырь, но сама Царица Небес­ная пред­ста­тель­ство­вала об оби­тели умер­шей, изве­стив нас о том датами мироточения.

Так начи­на­лось воз­рож­де­ние Опти­ной пустыни, и Игорь Рос­ля­ков был одним из пер­вых насель­ни­ков ее. За три месяца до при­хода в мона­стырь он писал в дневнике:

«12 марта 1988 года.

Утро. Мать нашла мой кре­щаль­ный кре­стик. Мне 27 лет. Я надел этот кре­стик впер­вые после кре­ще­ния, быв­шего 27 лет назад. Явный знак Божий.

Во-пер­вых, ука­зу­ю­щий (может быть, при­бли­зи­тельно) день моего кре­ще­ния (мать не пом­нит) — это радостно.

Во-вто­рых, напо­ми­на­ю­щий слова Хри­стовы: „…возьми свой крест и сле­дуй за мной“ — это пока тягостно.

На Все­нощ­ном бде­нии — вынос кре­ста (Кре­сто­по­клон­ная неделя Вели­кого поста). Воис­тину крест­ный день!»

О зна­ках Божиих. Когда в 1984 году Игорь, уве­ро­вав, начал ходить в храм, один бого­мо­лец ска­зал о нем: «Монах молится». Ни о каком мона­ше­стве он тогда еще не помыш­лял. Но пер­вым хра­мом в его жизни был Ело­хов­ский Бого­яв­лен­ский собор в Москве, а сельцо Ело­хово, напом­ним, — это родина Васи­лия Бла­жен­ного. Войдя в храм, Игорь сразу нашел для себя посто­ян­ное укром­ное место близ иконы Васи­лия Бла­жен­ного. И если встать на то место, где он молился все­гда, то прямо перед гла­зами в ико­но­стасе будет боль­шая икона Архи­стра­тига Миха­ила с празд­нич­ной ико­ной над ней — Вве­де­ние во храм пре­свя­той Бого­ро­дицы. Прой­дут годы, и при мона­ше­ском постриге он будет наре­чен в честь Васи­лия Бла­жен­ного, а потом на собор Архи­стра­тига Миха­ила и про­чих Небес­ных Сил бес­плот­ных его руко­по­ло­жат во иеро­мо­наха в Свято-Вве­ден­ском соборе Опти­ной пустыни. Но буду­щее еще было сокрыто от всех в ту пору, когда 21 июня 1988 года на оптин­ский пре­столь­ный празд­ник вели­ко­му­че­ника Фео­дора Стра­ти­лата в мона­стыре появился новый насель­ник — моск­вич Игорь Росляков.

Брат Игорь — человек молчаливый

В мона­стыре о про­шлом не спра­ши­вают и не рас­ска­зы­вают. И об Игоре было известно лишь то, что чело­век он ста­ра­тель­ный, мол­ча­ли­вый и скром­ный до непри­мет­но­сти. А вот об этой непри­мет­но­сти стоит ска­зать особо, ибо время было яркое, бур­ное — ново­на­чаль­ное. Мона­хов в мона­стыре тогда было мало, зато много горя­чей моло­дежи, знав­шей о мона­ше­стве только из книг. А книги рас­ска­зы­вали о див­ных подвиж­ни­ках древ­но­сти, исих­астах, затвор­ни­ках, и моло­дежь влюб­ленно под­ра­жала им.

Игу­мен Михаил (Семе­нов), ныне насто­я­тель пустыни Спаса Неру­ко­твор­ного в деревне Клы­кове, а тогда еще оптин­ский палом­ник Сер­гей, не без улыбки вспо­ми­нал о тех вре­ме­нах: «В миру моло­дежь играет в свои игры, под­ра­жая куми­рам эст­рады. А мы, придя в мона­стырь, под­ра­жали пре­по­доб­ному Сер­гию Радо­неж­скому и играли в эта­ких суро­вых, кру­тых исихастов».

Игра начи­на­лась с того, что палом­ницы спешно пере­оде­ва­лись в чер­ное с головы до пят и, повя­зав по-мона­ше­ски низко платки «в нахмурку», име­но­вали друг друга «матуш­ками». С «батюш­ками» же дело обсто­яло так — как раз в ту пору мона­стырю пожерт­во­вали боль­шую пар­тию чер­ных флот­ских шине­лей, кото­рые шли нарас­хват. Потому что если к чер­ной шинели доба­вить чер­ную шапочку типа ску­фьи да взять четки поуве­си­стей, то вид был почти мона­ше­ский, если, конечно, не при­гля­ды­ваться. Сло­вом, ново­на­чаль­ные «исих­а­сты» сурово пере­би­рали четки, очень мастер­ски метали зем­ные поклоны, а один палом­ник сразу ушел в затвор, выко­пав зем­лянку в оптин­ском лесу. Кон­чился этот затвор столь вели­ким кон­фу­зом, что умест­ней о том умол­чать. А потому лишь при­ве­дем слова игу­мена П. о «подвиж­ни­ках» такого рода, ска­зан­ные им одна­жды в серд­цах: «Пол­ный мона­стырь народа, а рабо­тать некому — все „исих­а­сты“»!

Источник

Пасха Красная — Нина Павлова

Лишь вели­кие Оптин­ские старцы и подвиж­ники древ­но­сти имели дерз­но­ве­ние брать на себя чужие грехи, отма­ли­вая их. Отец Васи­лий себя подвиж­ни­ком не счи­тал. И речь идет о вынуж­ден­ных дей­ствиях или о подвиге рус­ского мона­ше­ства в тех бес­при­мер­ных усло­виях, когда лежали еще в руи­нах мона­стыри, не хва­тало свя­щен­ни­ков, а у моло­дых иеро­мо­на­хов от пере­гру­зок рано про­би­ва­лась седина в воло­сах. «У вас, как у нас в сорок пер­вом — ска­зал отец одного инока, вое­вав­ший сол­да­том в Вели­кую Оте­че­ствен­ную войну. — Моло­дые да необ­стре­лян­ные, а с эше­лона и прямо в бой. Пол­зешь про­тив танка с бутыл­кой зажи­га­тель­ной смеси — душа захо­дится, но ведь кто-то дол­жен ползти». Сло­вом, шел тот мона­ше­ский «сорок пер­вый год», когда кто-то дол­жен был ползти под танки и схо­дить ради спа­се­ния ближ­него в ад.

Рас­ска­зы­вает рясо­фор­ная послуш­ница Н. из Мало­я­ро­сла­вец­кого Свято-Николь­ского мона­стыря: «В 10 лет умерла моя крест­ница Кира, с дет­ства ски­тав­ша­яся по тем „тусов­кам“, где были нар­ко­тики и про­чее. А потом Кира с подруж­кой ее воз­раста кре­сти­лась в Опти­ной и окорм­ля­ласъ у иеро­мо­наха Васи­лия. Для Киры нача­лась новая жизнь, но орга­низм уже был подо­рван, и боль­ное сердце одна­жды оста­но­ви­лось. Ее подружка была в ужасе: „Кира в аду! Ведь она про­шла такое. “ А после смерти о. Васи­лия, этой девочке при­снился сон, будто Кира живая, они снова в Опти­ной, а на испо­ведь идет живой о. Васи­лий. „Кира, — ска­зала она, — смотри, о. Васи­лий живой. Ты зна­ешь его?“ — „Да как же мне его не знать, — отве­тила Кира, — если он меня из ада спас“».

Рас­ска­зы­вает оптин­ский рабо­чий Нико­лай И.: «Слу­чи­лось в моей жизни такое страш­ное иску­ше­ние, что я решил пове­ситься. Шел на работу в Оптину лесом и всю дорогу пла­кал. Иеро­ди­а­кон Вла­ди­мир, узнав, что со мной, ска­зал: „Тебе надо немед­ленно к о. Васи­лию“. И при­вел меня в келью к нему.

Отец Васи­лий сти­рал тогда в келье свой под­ряс­ник и был одет по-домаш­нему — ста­рень­кие джинсы с запла­тами на коле­нях и мохе­ро­вый сви­тер, до того уже выно­шен­ный, что све­тился весь. Гово­рили 15 минут. Помню, о. Васи­лий ска­зал: „Если можешь — про­сти, а не можешь — уйди“. Помо­лился еще. Вышел я от него в такой радо­сти, что стою и сме­юсь! Скажи мне кто-нибудь 15 минут назад, что я буду сме­яться и радо­ваться жизни, я бы не пове­рил. А тут раду­юсь батюшке — род­ной чело­век! И за сорок лет своей жизни я такого кра­си­вого чело­века на земле еще не встречал.

Стал я после этого ходить на испо­ведь к о. Васи­лию, решив попро­ситься к нему в духов­ные чада. Но пока я соби­рался, о. Васи­лия уже не стало. Я пол­тора месяца не мог потом ходить в мона­стырь, плакал».

Рас­ска­зы­вает насто­я­тель Козель­ского Николь­ского храма про­то­и­е­рей Вале­рий: «У при­хо­жанки нашего храма Н.В. уми­рал муж, и она попро­сила меня при­ча­стить его на дому. К сожа­ле­нию, болезнь ослож­ни­лась бес­но­ва­нием — боль­ной гав­кал, отвер­гая при­ча­стие. При­ча­стить таких боль­ных прак­ти­че­ски невоз­можно, и я не решился взять это на себя, посо­ве­то­вав обра­титься в Оптину пустынь. А оттуда при­слали иеро­мо­наха Васи­лия. По сло­вам Н.В., боль­ной сперва с лаем набро­сился на батюшку, а потом, гав­кая, стал упол­зать от него. И все-таки о. Васи­лий сумел испо­ве­дать и при­ча­стить его. После при­ча­стия муж Н.В. при­шел в себя».

Раб стра­стей — раб людей, а о. Васи­лий был настолько чужд чело­ве­ко­уго­дия и жела­ния нра­виться, что мно­гие оптинцы открыли для себя этого мол­ча­ли­вого батюшку, увы, лишь перед его кончиной.

Отец Васи­лий был иеро­мо­на­хом всего два с поло­ви­ной года. И к начи­на­ю­щему батюшке ходили сперва на испо­ведь в основ­ном при­ез­жие, да и то по прин­ципу: ко всем батюш­кам длин­ная оче­редь, а к о. Васи­лию почти никого. «Да что вы к о. Васи­лию не ходите?» — удив­ля­лись отцы Опти­ной. «Я боюсь его», — отве­чали люди постарше. А под­ростки гово­рили между собой: «Нет, к „мону­менту“ не пойду». Был грех, о. Васи­лия за глаза назы­вали «мону­мен­том», ибо он был мону­мен­та­лен от при­роды. Рост под два метра, могу­чие плечи. И когда он часами недви­жимо стоял у ана­лоя, то издали каза­лось, что стоит мону­мент. На испо­веди нико­гда не садился, не заме­чая пред­ло­жен­ного стула, и выста­и­вал Вели­ким постом на ногах по 18 часов в сутки. Гово­рил испо­вед­ни­кам мало — чаще молча выслу­ши­вал испо­ведь. Иных это сму­щало: «Да слы­шит ли он, что ему гово­ришь?». А посмертно узнали из его днев­ника — он не только слы­шал каж­дое слово испо­вед­ника, но вопиял о каж­дом вели­ким воп­лем любви: «Это я, Гос­поди, согре­шаю, меня про­сти. » Гово­рят, о. Васи­лий запи­сы­вал имена тех, кого испо­ве­до­вал или кре­стил, и пола­гал за них потом в келье зем­ные поклоны.

Рас­ска­зы­вает мона­хиня Вар­вара: «Бывало, о. Васи­лий не ска­жет ни слова на испо­веди, а отхо­дишь от него с такой лег­ко­стью, будто мешки посни­мали с плеч. У меня тогда не было духов­ного отца, и я хотела попро­ситься к о. Васи­лию, но сму­щало одно, что моло­дой больно. Моло­дой-моло­дой, думаю, а душу чело­века как пони­мает! Так и сто­яла до Пасхи, все при­гля­ды­ва­ясь к нему».

Перед Пас­хой на испо­ведь к о. Васи­лию сто­яла уже толпа людей. Они сто­яли в потря­се­нии — вот он, тот дол­го­ждан­ный духов­ный отец, кото­рого искала душа. Мно­гие соби­ра­лись про­ситься к нему в духов­ные чада. Не успели.

«Я счи­тал о. Васи­лия сно­бом, но только до пер­вой испо­веди», — рас­ска­зы­вает моск­вич В., быв­ший сту­дент. А исто­рия его такая. В инсти­туте он попал в ком­па­нию тех «рас­ко­ван­ных» интел­лек­ту­а­лов, где никто не счи­тал себя нар­ко­ма­ном, но все они «рас­ко­ванно» летели в без­дну. Одна­жды В. понял — еще шаг и конец. Он про­дал тогда квар­тиру в Москве, взял землю близ Опти­ной и начал стро­ить дом и сажать сад. Сло­вом, было два года той уди­ви­тель­ной жизни, о кото­рой он рас­ска­зал потом в интер­вью по теле­ви­де­нию: как он девять лет был в аду и, нако­нец, уви­дел свет. А после интер­вью после­до­вал срыв. «Я воз­гор­дился тогда, — вспо­ми­нает В., — Я бро­сил, Я смог, Я‑Я-Я!» Теперь, к его ужасу, начался новый круг ада…

Из рас­сказа В.: «На испо­ведь к о. Васи­лию я пошел от без­вы­ход­но­сти. Ко мно­гим ходил, но устал уже слу­шать: „Как — опять? Но ведь ты обе­щал!“ Я был мер­зок себе. Подо­шел к ана­лою и молчу. А что гово­рить, когда в душе одна тьма? Батюшка мол­чит, и я молчу. Сколько так про­дол­жа­лось, не помню, но вдруг меня накрыла такая волна любви, что будто про­рвало изнутри, и я гово­рил, гово­рил без утайки. Впер­вые в жизни я мог рас­крыться до конца, вытас­ки­вая из себя то гряз­ное и под­лень­кое, в чем сты­дился при­знаться даже себе. Тут мне не было стыдно — я чув­ство­вал такое состра­да­ние о. Васи­лия, будто у нас с ним одна боль на двоих.

Источник

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *