крейцер символы и мифы древних народов
Крейцер символы и мифы древних народов
Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2009
ВЕК СТОЛКНОВЕНИЙ:
КАК НЕМЕЦКИЕ АНТИКОВЕДЫ XIX СТОЛЕТИЯ
УПОРЯДОЧИВАЛИ СВОИ ДЕБАТЫ *
Разумеется, в определенном смысле парадокс обманчив, ибо ничто не сплачивает группу людей так тесно, как угроза извне, даже выдуманная: богатеющая буржуазия во все времена брала пример с объекта своей зависти и презрения — аристократов, вытесняемых ею с социальной сцены, а склонность к самопожертвованию и подавлению своих эмоций, которая обычно является предпосылкой удачной научной карьеры, с годами порождает латентную ярость, которая разгорается, точно сухая труха, при малейшем намеке на недостаточное признание несомненных, по мнению самого ученого, заслуг. Если тщеславие и обидчивость — профессиональные болезни профессуры, то не стоит удивляться, что люди, чья прямая обязанность – беспристрастно оценивать успехи студентов, склонны чересчур болезненно реагировать на критику в свой собственный адрес.
Было бы соблазнительно интерпретировать события в вышеописанном ключе — свести научные споры в немецкой филологии XIX века к банальной психологической несовместимости конкретных людей. Собственно, некоторые современные историки антиковедения, по-видимому, даже не способны взглянуть на эту тему в ином ракурсе. Следует признать, что в ряде случаев (например, спор Велькера с Германом по вопросу о древнегреческих циклах трагедий) сложно (хотя и не невозможно) узреть нечто более серьезное, чем несходство стилей научной работы, а в других (в дискуссии Ричля с Яном) интерпретация существенной стороны спора вообще немыслима без учета личных взаимоотношений.
Тем не менее было бы несправедливо расценивать эти необычные истории лишь как факт биографии их участников. Разумеется, несходство в происхождении, социальном статусе, темпераменте, возрастные и культурные противоречия усугубляли различия между подходами и выводами исследователей, а также привносили толику чисто личного раздражения или удовлетворенности; не будь всего этого, стало бы непонятно, почему некоторые диспуты приобрели столь острую и затяжную форму. Впрочем, подобные разногласия между учеными случаются во все времена. Однако очень многие из знаменитейших склок в немецком антиковедении приходятся на довольно краткий период — двадцать лет после окончательного разгрома Наполеона, когда Европа жила в мире, а споры между нациями были вытеснены с поля брани в университетские аудитории. Именно в этот период антиковедение в Германии обретало институционализированную форму, базовую структуру которой оно сохраняет по сей день; собственно, полемика стала одним из важнейших механизмов, сформировавших стиль университетской науки на много поколений вперед. Дело в том, что структура научной работы, как и природный ландшафт, меняется не только благодаря медленным, преимущественно неосязаемым долгосрочным процессам, которые можно сравнить с эрозией и дрейфом материков. Ее преображают и краткие, эффектные катаклизмы, когда тысячелетние перемены словно бы спрессованы в пароксизмы ярости. Диспуты, свойственные немецкому антиковедению в 1815—1835 годах, были одновременно симптомом и фактором стремительных преобразований, которым эта дисциплина обязана своим нынешним обликом.
Мы считаем особенно важными три таких спора. Это не только самые нашумевшие дебаты, но и наглядные примеры того, как даже мимолетные всплески бурных разногласий порождают или выражают долговременные и неразрешимые структурные напряжения. Это, во-первых, полемика между Лобеком, Германом, Фоссом, К.О. Мюллером и Крейцером вокруг работы Крейцера “Символика” (1811); диспут между Германом и Бёком о своде древнегреческих надписей (1825); наконец, конфликт между Германом и К.О. Мюллером, толчком к которому стало издание Мюллером “Эвменид” Эсхила (1833).
А. “СИМВОЛИКА” КРЕЙЦЕРА
Но главным объектом спора была не столько природа объекта, который Крейцер стремился описать в своих гипотезах, сколько ключевой способ верификации всех подобных предположений. Сам Крейцер в 1822 году писал:
B. CORPUS INSCRIPTIONUM GRAECARUM БЁКА
Когда спустя десять лет после подачи заявки появился первый выпуск, составленный Бёком и содержащий древнейшие греческие надписи, Готтфрид Герман немедленно написал на него рецензию. Герман без труда доказал, что предположения Бёка часто выходили далеко за рамки фактов, содержавшихся в самих надписях, а греческие тексты, являвшиеся плодом его прочтений и реконструкций, иногда содержали грамматические ошибки и нарушения стихотворного размера. По мнению Германа, вывод из этих наблюдений был очевиден:
Надписи — это самый сложный объект текстологии, но именно поэтому они являются для текстолога самым надежным краеугольным камнем. От текстолога мы требуем прежде всего величайшей беспристрастности при изучении и прочтении надписи, и тем большей, чем больше изувечена или темна надпись, дабы текстолог не слишком торопился развивать первую же мысль, осеняющую его, упуская из виду истину; мы требуем проницательности и мастерства, ибо они необходимы для выбора правильного прочтения по часто почти неразличимым контурам; мы требуем внимательности и осторожности, позволяющих отличать возможное от невозможного, дабы не оставлять в тексте или не привносить в него нелепые, несообразные, неуклюжие мысли; мы требуем знания языка и всего, что имеет к языку касательство, а сие дается не поверхностным чтением, но дотошным изучением, ибо любое объяснение или исправление заведомо тщетно, буде оно противоречит законам языка; и наконец, мы требуем опасливости, сноровки и практического опыта, которые позволяют без труда вносить исправления, способные претендовать на убедительность и не сводящиеся к пустым мечтаниям или легкомыслию, недостойному ученого. С сожалением мы вынуждены признаться, что слишком часто — собственно, почти везде — обнаруживаем у г-на Б. отсутствие всех указанных качеств… 7
Мейер имеет в виду, что тексты, исследуемые филологом-литературоведом (с одной стороны) и эпиграфистом (с другой стороны), относятся к разным категориям. Объект изучения первого — произведения гениальных писателей, которые, следовательно, должны отвечать высочайшим критериям истинности, оригинальности, глубины, логической связности и т.п., а тексты, с которыми имеет дело эпиграфист, сочинялись рядовыми, часто полуграмотными писцами и каменщиками и содержали не меньше разнообразных ошибок, чем сочинения их нынешних коллег. Тексты первой категории, вероятно, возбуждали достаточно большой интерес общества и считались достаточно качественными для того, чтобы их трудолюбиво переписывали, копируя из одной рукописи в другую, на протяжении веков, в то время как тексты второй категории были написаны лишь единожды, по необходимости, в конкретных обстоятельствах и не обязаны быть интересными или даже постижимыми для далеких потомков. Другими словами, критерий эстетической, лингвистической и логической правильности, без соответствия которому тексты канонических авторов вообще не сохранились бы, отходит на второй план в случае текстов, изучаемых эпиграфикой. Обманутый поверхностным сходством между новорожденной эпиграфикой и знакомой ему традиционной текстологией, Герман просто неверно классифицировал сам предмет исследования.
Детальные претензии Германа к трактовкам надписей у Бёка во многих случаях оказываются вполне обоснованными; но принцип, на который указал Мейер, возымел последствия, масштаба которых Герман никак не мог предугадать, — неявно утвердил эпиграфику в качестве самостоятельной научной дисциплины, а канонические исследования античности свел к узкому множеству уцелевших произведений. Документальную хронику своего спора с Бёком Герман собрал и издал отдельной книгой. В предисловии к этому тому Герман вновь и вновь, как бы бессознательно, упоминал о парадигматическом совершенстве античных авторов, тем самым демонстрируя, что совершенно не уяснил смысла диспута. Впрочем, возможно, что он все прекрасно понял, но постарался любой ценой подавить столь опасную тенденцию:
Что касается эпиграфики, то она в итоге сделалась одним из мощнейших инструментов постижения истории Древнего мира, а также разработала утонченные и надежные методы, отправившие на свалку истории не только критические замечания Германа, но и во многом даже труд Бёка, которому эта дисциплина обязана своим появлением.
C. “ЭВМЕНИДЫ” МЮЛЛЕРА
В споре между Германом и Мюллером будет легче разобраться, если смотреть на него не так, как его обычно описывают в историях антиковедения, — не через призму темных и полемических терминов Sprachphilologie (“филологии языка”) и Sachphilologie (“филологии вещей”), но как на элемент глубинного конфликта в антиковедении Нового времени: между подходами к интерпретации Древнего мира, которые можно назвать “классицизмом” и “историзмом”. На рубеже XVIII—XIX веков оба подхода были легитимированы Гумбольдтом и Вольфом на теоретическом уровне; они продолжали предоставлять конкурирующие между собой аргументы для исследования античности на протяжении всего XIX века и, собственно, даже вплоть до наших дней. Ради чего следует изучать античность? Ради высокого эстетического уровня ее наилучших художественных, литературных и философских памятников, сохранившихся до наших дней и являющих собой мерило на все времена? Или скорее следует интересоваться уникальными, часто странными, а порой и омерзительными фактами, которые составляют античную культуру в ее целостности? Эти два подхода — назовем их “подражательным” и “антикварным” — сосуществовали, то мирно, то не очень, со времен Ренессанса. К судьбоносному и гораздо более обременительному соседству их внезапно вынудила институционализация Altertumswissenschaft как инструмента государственной политики в области образования в немецких гимназиях и университетах в первой трети XIX века. Именно эти два подхода стоят за позициями Мюллера и Германа. Герман прочитывает “Эвменид” Эсхила как литературный текст, ценный во все времена, а реалиями интересуется лишь постольку, поскольку они проливают свет на темные выражения и мысли. Мюллер читает пьесу как документальное свидетельство об уникальной театральной постановке и, хотя сам иногда пытается уверить читателя в обратном, всерьез интересуется прежде всего тем, как можно использовать пьесу для разъяснения реалий греческого права и религии. Правила, которые Герман считает столь ценными для своей трактовки, важны для него в силу своей непреложности, ибо он выводит их из замкнутого свода фактов, ценность которых бесспорна, а рамки четко очерчены; исключения, чересчур охотно признаваемые Мюллером, отражают его ощущение открытости и многообразия в отношениях между текстом (стабильным лишь относительно) и его несколькими пояснительными контекстами (которые в принципе бесчисленны и постоянно видоизменяют один другой путем взаимодействия).
В этом смысле Герман был одним из последних филологов эпохи, предшествовавшей Новому времени. Фраза Мюллера вывела его из себя, так как он резонно полагал: вместе с Мюллером пришел новый взгляд на античность, отличающийся равнодушным, если не пренебрежительным, отношением к каноническим текстам и их текстологическим исследованиям, столь милым Герману. Мюллер же принадлежал к числу истовых неогуманистов, которые резонно замечали у Германа традиционно-высокомерное отношение к античным текстам, неспособное служить более радикальным и популистским задачам прусских реформаторов образования. Конфликт между этими подходами был неизбежен и непримирим. Итак, трещина, которая разверзлась между Мюллером и Германом, не только разделила двух конкретных людей с их случайным набором личных качеств и интересов — она рассекла самое сердце их профессии. То был разлом, который так и не затянулся.
Собственно, этот спор был последним и самым фундаментальным в колоссальной волне дебатов, которые были характерны для немецкого антиковедения начала XIX века и способствовали формированию его проблематичного статуса как университетской дисциплины и специфической научной области. Диспут о мифологии Крейцера исключил из сферы классической филологии эстетический и религиозный подходы к греческим мифам; ссора Германа с Бёком из-за принципов публикации надписей в конечном итоге утвердила ценность новой субдисциплины — эпиграфики — в сфере антиковедения в целом. Эти два спора способствовали формированию границ данной сферы, но не оспаривали само существование антиковедения как научной области. Однако вопросы, поднятые в ходе Eumenidenstreit, и, что всего важнее, видимая невозможность дать на них ответ, который удовлетворил бы все стороны, — исподволь подрывали самую основу дисциплины. Они обнажили напряженность и противоречивость, которые никогда ее не покидали. Собственно, даже сегодня антиковедение считается научной дисциплиной не потому, что ему якобы удалось разрешить дилемму своей фундаментальной направленности и самоидентичности и в итоге выбрать один из двух подходов — классицизм или историзм, путь подражателя или путь антиквара, нормативность или дескриптивность, — но благодаря существованию дилеммы как таковой. Разобравшись в громокипящем споре Германа с Мюллером, мы начинаем все более четко видеть, как напряжены подспудные структуры, какие сейсмические силы колеблют и подрывают наши собственные труды.
Сказать по чести, к конфликтам между учеными можно предъявить массу претензий. Они рождают у самих исследователей и широкой аудитории ложное представление, будто несхожие позиции и впрямь несовместимы между собой; они создают более благоприятные условия для безрассудных, торопливых и беспринципных ученых в ущерб скромным, вдумчивым и застенчивым; они склонны заострять внимание на мелочах, на примере которых легко продемонстрировать чужие ошибки, а не на широких вопросах, где истина расплывчата. Впрочем, в пользу споров можно сказать, как минимум, что они не только менее кровопролитны, чем дуэли, но (в методологическом, а не биографическом плане) намного более значимы. Возможно, все-таки хорошо, что не все ученые — джентльмены.
Пер. с англ. С. Силаковой
* Перевод выполнен по изданию: Most Glenn W. One Hundred Years of Fractiousness: Disciplining Polemics in Nineteenth-Century German Classical Scholarship // Transactions of the American Philological Association. Vol. 127. 1997. Р. 349—361.
2) Der Kampf um Creuzers Symbolik. Eine Auswahl von Dokumenten / Ernst Howald (Hg.). Tiibingen, 1926. [Hildesheim; Zurich; New York, 1984] S. 143.
4) Ibid. S. 84, 146—149.
5) Враврона — селение в Аттике, в 38 километрах от Афин, где находился храм Артемиды и устраивались празднества в честь богини. — Примеч. перев.
6) Письменное предложение Бёка см. в кн.: Hamack Adolf. Geschichte der Königlich Preussischen Akademie der Wissenschaften zu Berlin. Bd. 2. Berlin, 1900. S. 374—378.
7) Hermann G. Ueber Herrn Professor Bockhs Behandlung der Griechischen Inschriften. Leipzig, 1826. S. 24—25.
8) Перепечатано самим Германом: Ibid. S. 78—180.
10) Hermann G. Ueber Herrn Professor Bockhs Behandlung… S. 4. Несложно вообразить, что бы подумал Герман о некоторых нынешних способах легитимации изучения греческой и римской античности.
Крейцер символы и мифы древних народов
В статье рассматривается статус филологического, исторического и философского аргумента в теоретическом обосновании науки о древнейшей мифологии, предпринятом Г.Ф. Крейцером в Германии на рубеже XIX века. Анализируются дискуссии вокруг романтического проекта мифологии. Предметом специального внимания становится парадоксальный синтез политического аргумента, позитивно-научных стандартов верификации теории и аллегорической герменевтики символов у сторонников и критиков проекта романтической символики и мифологии. Выдвигается гипотеза об обусловленности описанных аргументативных стратегий необходимостью разносторонней реабилитации философии неоплатоников как истока романтической теории символа и мифа, а также утверждения корпуса вечных символических истин, которые трансцендентны истории.
Представлен курс мифологии в учебном плане классов гуманитарного профиля, его знадачи, содержание, результативность.
Издание представляет историю русской государственности с IX века по настоящее время. Включает около 500 иллюстраций — произведения живописи, графики, шедевры русской архитектуры и иконописи, пользующиеся мировой известностью державные символы России, уникальные архивные фотографии и др. Автор основного текста — известный российский историк Евгений Анисимов, главный научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории Российской Академии наук.
Феномен фирменного стиля как элемент корпоративной культуры современных коммерческих организаций выступает специфической управленческой практикой, которая опирается на эстетические ценности человека. Эстетическое в сфере бизнеса носит коммуникативно-знаковый характер и может функционировать по алгоритму одной из двух своих моделей: манипулятивной эстетики или креативной эстетики.
В статье рассматривается понятие топоса или места в призме концептуальной определенности мифа и мифологии. Тогда как в большинстве работ по мифологии пространство не рассматривается как часть мифологического сознания мифологического субъекта, в данной работе мы стремимся рассмотреть пространство как средство происхождения мифа, возможности его происхождения. Моменты исследования могут быть рассмотрены как введение в топологию мифа. Это введение для дисциплины, работающей с топосом мифа.
В своей статье автор анализирует установку части отечественного любомудрия о невозможности опереться на западный силлогизм в решении российских проблем, ибо опора на разум приведет рано или поздно к неудаче. Такая позиция отказа от рацио рождала фантомы. Один из таких фантомов есть миф о непостижимости русской судьбы, не поддающейся анализу разума. Беда была в том, что Россия оказалась в общем потоке вспыхнувшей и на Западе после очевидной победы христианского рационализма (начиная с Возрождения) магической мифологизации жизни. Так утверждался в России специфический феномен знания помимо и вне понимания, враждебного воспитанию и образованию свободно и самостоятельно мыслящего человека. Эту традицию вполне усвоили большевики. Не случайно, победил в России не рациональный марксизм легальных марксистов, а вполне магический ленинизм. Сегодня задача отечественных интеллектуалов, на взгляд автора, утверждать понимание России умом как национальную добродетель. Чтобы эта добродетель стала фактом культуры, способным к дальнейшей ретрансляции.Россия
В этой книге рассказывается о знаменательных событиях истории Мадагаскара, малагасийской культуре и религии, проблемах современной жизни. Особое место занимают очерки об истории связей Мадагаскара с Россией.
В статье рассматривается барочная парадигма в творчестве И.С. Баха. Музыкальное мышление композитора характеризуется как синтез риторики и мистики.
Статья посвящена неразработанной проблеме севернопричерноморской эпиграфики — ранневизантийской палеографии региона. На основании всех известных памятников автор выделяет две региональные школы: херсонскую и боспорскую, и анализирует их эволюцию. Результаты анализа могут стать основанием для палеографической датировки новых надписей.
В сборнике представлены работы, выполненные в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009 – 2013 годы. Раскрывается широкий спектр проблем, связанных с различными этическими вопросами организационной, профессиональной и межличностной коммуникации.
Статья посвящена критике двух работ, претендующих на то, чтобы стать введением в агиографию: выпущенного издательством ПСТГУ курса лекций Е. Н. Никулиной по предмету «Агиология», а также опубликованной издательством «AXIOMA» книги В. М. Лурье «Введение в критическую агиографию». На ряде мест показывается научная несостоятельность обеих работ.
Сборник статей посвящен решению важной научной задачи по исследованию развития и формирования социально-экономических отношений в реформируемом обществе. Исследования, представленные в сборнике, отражают многообразие проблем социально-экономического развития общества. Рекомендовано научным работникам, специалистам, аспирантам и студентам, изучающим социально-экономические проблемы.
Представлены материалы первой международной научно-практической конференции, отражающие современное состояние инновационной деятельности в образовании, науке, промышленности и социально-экономической сфере с позиций внедрения новейших информационных технологий.
Представляет интерес для широкого круга научных работников, преподавателей, аспирантов, студентов и специалистов в области инноватики и современных информационных технологий.
Представлены результаты кросс-культурного исследования имплицитных теорий инновативности у студентов и учителей, представителей трех этнокультурных групп: русские, народы Северного Кавказа (чеченцы и ингуши) и тувинцы (N=804). Выявлены межгрупповые различия в имплицитных теориях инновативности: у русских респондентов и у студентов более выражены индивидуальные теории инновативности, у респондентов из Северного Кавказа, Тувы и учителей более выражены социальные теории инновативности. С помощью моделирования структурными уравнениями построена культурно-универсальная модель влияния ценностей на имплицитные теории инновативности и на установки по отношению к инновациям. Ценности Открытости изменениям и индивидуальные теории инновативности способствуют позитивному отношению к инновациям. Результаты исследования показали, что имплицитные теории инновативности различаются в разных культурах, а ценности оказывают разное влияние на отношение к инновациям и опыт инновативной деятельности в разных культурах.
Анализ современного общества, пронизанного медиа, ведется с позиций этнометодологического подхода и представляет собой попытку ответа на кардинальный вопрос: что представляют собой наблюдаемые упорядоченности событий, транслируемых массовыми посредниками. Исследование ритуалов идет по двум основным направлениям: во-первых, в организационно-производственной системе медиа, ориентированной на постоянное воспроизводство, в основе которого лежит трансмиссионная модель и различение информация/неинформация и, во-вторых, в анализе восприятия этих сообщений аудиторией, представляющей собой реализацию ритуальной, или экспрессивной, модели, результатом которой является разделенный опыт. Это и означает ритуальный характер современных медиа.
В данной научной работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010-2012 гг.
Представлены результаты кросскультурного исследования взаимосвязи социального капитала и экономических представлений у русских (N=150) и китайцев (N=105). Выявлены различия в социальном капитале и экономических представлениях русских и китайцев. В обеих группах социальный капитал позитивно взаимосвязан с «продуктивными» экономическими представлениями и большинство взаимосвязей схожи по своей логике, однако существуют и культурная специфика.
Человечество переживает смену культурно-исторических эпох, что связано с превращением сетевых медиа в ведущее средство коммуникации. Следствием «дигитального раскола» оказываются изменения в социальных разделениях: наряду с традиционным «имущие и неимущие» возникает противостояние «онлайновые (подключенные) versus офлайновые (неподключенные)». В этих условиях теряют значение традиционные межпоколенческие различия, решающим оказывается принадлежность к той или иной информационной культуре, на основе которой формируются медиапоколения. В работе анализируются многообразные последствия осетевления: когнитивные, возникающие при использования «умных» вещей с дружественным интерфейсом, психологические, порождающие сетевой индивидуализм и нарастающую приватизацию общения, социальные, воплощающие «парадокс пустой публичной сферы». Показана роль компьютерных игр как «заместителей» традиционной социализации и образования, рассматриваются превратности знания, теряющего свое значение. В условиях избытка информации самым дефицитным на сегодня человеческим ресурсом оказывается человеческое внимание. Поэтому новые принципы ведения бизнеса можно определить как менеджмент внимания.
В данной научной работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010–2012 гг.
Становление мифологии как дисциплины на рубеже XVIII-XIX вв.: случай «Символики…» Фридриха Крейцера
ФИО студента: Шалаева Анастасия Владимировна
Исследование посвящено особенностям структуры аргументации (философской, исторической и филологической) Крейцера, особенностям дебатов о символике и мифологии и осмыслению способа, каким внешние философские идеи и источники (Платон, неоплатонизм, И.В. Гёте, И. Кант, Ф.В.Й. Шеллинг, Г.В.Ф. Гегель и др.) влияли на центральные положения теории Крейцера. Анализируются дискуссии вокруг романтического проекта мифологии как субдисциплины романтической «науки о древности» (Altertumswissenschaft).
Вопрос о становлении мифологии как дисциплины на рубеже XIX в. на примере «Символики …» Крейцера в настоящей работе поставлен и рассмотрен в трех сообщающихся друг с другом проблемных полях. Во-первых, это описание Крейцера и его работы в контексте своей эпохи, которое мы проделаем в первой главе. Во-вторых, и это мы рассмотрим во второй главе, определение тех принципов, которые заставили его старших современников воспринимать его работу всерьез. Также этот вопрос связан с проблемой характера заимствования Крейцером понятий, идей и концептуальных ходов у своих современников, в особенности философов. В-третьих, вопрос третьей главы нашей работы о том, каким образом стремление построить научную концепцию мифологии, характерное для эпохи Крейцера, соотносится с формами и принципами работы с мифологией в XVIII и конце XIX вв.
В качестве цели исследования мы заявили изучение формирования идейных оснований мифологии как дисциплины. Для достижения этой задачи мы рассмотрели основные черты интеллектуального пространства рубежа XVIII – XIX вв., и в данном контексте – понятия символа и мифа, символики и мифологии, исторический, филологический и философский аргументы в обосновании символики, романтические идеи в построении методологии изучения символики и мифологии древних народов. Ключевым моментом в становлении мифологии как дисциплины нам представляется само интеллектуальное пространство эпохи романтизма, наделяющее исследователей стремлением к интеграции дисциплин и методов, предметов и идей в единый общий план развития природы и знания. Лежащая за пределами романтической эпохи востребованность рефлексии перформативного характера первоначальной выразительности и научного самосознания, сочетающего в себе методы филологии, философии и истории в развитии социальных и гуманитарных дисциплин, делает эту работу актуальной для исследования становления целого комплекса гуманитарных дисциплин – сравнительной мифологии, сравнительного религиоведения, искусствоведения, философии религии, психоанализа.
Наиболее важным в данной работе стало стремление сформулировать, каким образом была устроена наука о мифе в начале XIX в., на каких основаниях, и исходя из какого понимания научности можно было говорить о символике и мифологии как дисциплине, то есть об академическом изучении корпуса мифов и символов.
Крейцер исходил из важной предпосылки: работа александрийских ученых имеет для него научное значение. Он посчитал интенции неоплатоников «научными», что позволило ему создать «научную» мифологию.
С другой стороны, Крейцер работал с современными ему источниками, используя идеи Канта, Шеллинга, Гёрреса, Гёте, и других своих современников. Имели место терминологические заимствования, заимствования концептуальных ходов, отдельных конструкций.
Наше исследование представляет собой попытку понять, каким образом структурировались и развивались дальнейшие попытки дисциплинаризации изучения мифов и символов. Мы не рассматриваем их детально, но лишь указываем на их наличие, поскольку детальное рассмотрение следующих этапов становления научного знания о мифе выходит за пределы тематических рамок настоящего исследования.
Выпускные квалификационные работы (ВКР) в НИУ ВШЭ выполняют все студенты в соответствии с университетским Положением и Правилами, определенными каждой образовательной программой.
Аннотации всех ВКР в обязательном порядке публикуются в свободном доступе на корпоративном портале НИУ ВШЭ.
Полный текст ВКР размещается в свободном доступе на портале НИУ ВШЭ только при наличии согласия студента – автора (правообладателя) работы либо, в случае выполнения работы коллективом студентов, при наличии согласия всех соавторов (правообладателей) работы. ВКР после размещения на портале НИУ ВШЭ приобретает статус электронной публикации.
ВКР являются объектами авторских прав, на их использование распространяются ограничения, предусмотренные законодательством Российской Федерации об интеллектуальной собственности.
В случае использования ВКР, в том числе путем цитирования, указание имени автора и источника заимствования обязательно.