исаакиевский собор в годы вов
Исаакиевский собор в годы вов
Блокада – особая страница истории нашего города. И особая страница истории Исаакиевского собора. Ни один из величайших музеев мира не пережил того, что пережили тогда музеи Ленинграда и его пригородов. В то время не было мирных профессий. Люди, оберегавшие сокровища музейных фондов, тоже были бойцами. Их мужество, их вера в победу помогли городу выжить и возродиться.
Объединённое хозяйство музеев
Линия фронта приближалась к городу. Часть раритетов из пригородных дворцов-музеев успели вывезти в тыл, часть – замуровать в дворцовых подвалах или закопать в парках. Музейные ценности, которые не удалось эвакуировать, отправили в Ленинград. Их хранилищем стал Исаакиевский собор.
Уже в первые дни войны научными сотрудниками Антирелигиозного музея (так тогда назывался Исаакиевский собор) были отобраны музейные экспонаты и материалы из фондов, которым предстояло отправиться в эвакуацию. Здесь были иконы из дерева и перламутра, мелкие предметы культа, деревянная скульптура, проектные чертежи храма, две деревянные модели собора, выполненные Максимом Салиным, бюст Огюста Монферрана из различных пород камня, предметы из спецкладовой и многое другое. Всё это уложили в ящики, опечатали пломбами и в два этапа эвакуировали за Урал.
Музейные экспонаты со стендов были сняты и сложены в шкафы. Библиотека научного отдела расположилась в одном из подвальных помещений. Церковные облачения поместили в ящики и законсервировали, часть развесили в ризнице. В соборе остались лишь настенная живопись, бронзовая скульптура и мозаика на станках. В июле 1941 года Исаакиевский собор был закрыт.
По распоряжению Ленгорсовета от 15 июля 1941 года в нём было создано Объединённое хозяйство музеев (ОХМ). Под надёжными сводами укрылись сотни ящиков уникальных предметов из фондов пригородных дворцов-музеев Пушкина, Павловска, Петергофа, Гатчины и Ораниенбаума, многие вещи из Музея истории Ленинграда и Летнего дворца Петра I – ценности, которые не смогли отправить в тыл.
Сберечь всё это было поручено группе музейных работников. Как все ленинградцы, они голодали и мёрзли, но выполняли свой долг по сохранению музейных фондов.
Теперь, когда тысячи туристов осматривают Исаакиевский собор и любуются ожившими после реставрации росписями и мозаикой, трудно представить себе, каким он был мрачным, сырым и холодным в блокадные годы.
Исаакиевский собор в дни блокады
Теперь, когда тысячи туристов осматривают Исаакиевский собор как памятник классицизма в русской архитектуре и любуются ожившими после реставрации многочисленными росписями и мозаикой, трудно представить себе, каким он был мрачным, сырым и холодным в блокадные годы. Зловещим гулом откликались его своды на каждый шаг по мраморным плитам.
В те суровые зимы мороз на улице переносился легче, чем промозглый холод Исаакия. Выходили греться на портик.
Все сотрудники – хранители музеев – с первого же дня своего прибытия из пригородов, были приказом по Управлению дворцов и парков Ленинграда переведены на казарменный режим. Домой отлучались редко, а у многих и не было своего дома в Ленинграде, так как они жили в пригородах.
Канцелярия и научная часть расположились в боковых притворах алтаря. Там же была сооружена маленькая – «буржуйка». На ней грели воду и подсушивали блокадную норму хлеба. Спали на досках, укрываясь одеждой. В подвалах Исаакия занят был каждый закут, каждая ниша. Определять круг своих обязанностей и неотложные работы, которые предстояло выполнить в ближайшее время, нам пришлось самим. Перед нами стояли две самые главные задачи – учет и хранение музейных редкостей.
Если учет и подсчет эвакуированных ценностей явились первичным этапом нашей музейной деятельности в дни блокады, то вторым, значительно более трудным, стало ХРАНЕНИЕ! Все было против нас, вернее, против правил.
Благополучнее всего чувствовали себя мрамор, произведения из камня, стекла и фарфора. Их нужно было вынуть из быстро отсыревшего сена и уберечь от толчков.
Труднее было с произведениями из металла и бронзы (чаще всего золоченой): могла появиться коррозия – приходилось постоянно следить за ними, вскрывая ящики.
Еще хуже обстояло дело с мебелью. Клей размокал, отслаивалась фанеровка, могла пострадать ценная гобеленовая или шелковая обивка.
Как только наступали сколько-нибудь теплые и не влажные дни, вся мебель перетаскивалась нами из собора на воздух для просушки. Так среди монолитных колонн южного портика Исаакия выставлялись на воздух золоченые кушетки стиля рококо с бирюзовой обивкой, приседающие на согнутых коленах «чиппендели» из Ораниенбаумского дворца, «луисезные» банкетки на тонких, стройных ножках…
Иногда пролеты между колоннами открытого портика Исаакия становились похожими на узкие улицы Неаполя. В несколько рядов на веревках, привязанных к колоннам, сушились яркие полотнища тканей и вышивок, которые даже в благоприятных условиях доставляют немало хлопот музейным хранителям. Они требуют систематического проветривания, а здесь, помимо этого, нужна была и просушка. Приходилось сушить и картины, поворачивая их обратной стороной холста к солнцу.
Хранение в Исаакиевском соборе, стены которого, начиная с весны, «плакали» ручьями, было делом нелегким. Для проветривания здания настежь отворялись тяжелые чугунные литые двери. Образовывались такие завихрения и сквозняки, что собор становился похож на палубу быстро несущегося корабля. Оказалось, что наши ящики, поставленные в целях экономии места один на другой в несколько этажей, стали мешать правильной циркуляции воздуха, а это могло повредить соборной живописи, выполненной известными художниками. Пришлось растаскивать ящики и устанавливать их не только в один или два ряда, а еще и так, чтобы были «продухи» между ними.
Хорошо бы эта вентиляционная идея осенила наших умудренных опытом инженеров в счет первичной расстановки всех ящиков, когда еще не истрачены были силы, и мы не были такими голодными! Ведь разгрузочной работой пришлось заниматься нам, женщинам, тогда, когда нас уже без стеснения причисляли к так называемым дистрофикам… И все же разгружали, двигали, таскали. Это было нашим делом среди многих других дел… И никому ни разу не пришло в голову, что в условиях города-фронта тратить силы на перетаскивание с места на место ящиков с вещами, которые, может быть, и вернуть-то после войны будет некуда, – дело более чем сомнительное по своей полезности… Мы твердо были убеждены, что храним красоту, которая понадобится в будущем еще больше, чем до войны. Знали, что даже в условиях блокады тосковали люди по красоте. В этом мы убеждались, когда проводили беседы об искусстве.
С теплым чувством вспоминаются все те, кто трудился в блокадные дни в подвалах Исаакия. Это были люди, не покинувшие родного города в дни тяжких испытаний, люди не только не терявшие бодрости, но и умевшие вселять эту бодрость в окружающих.
Теплее становилось всем от доброжелательности Станислава Валериановича Трончинского [1], который, опухая от голода, не переставал делиться своей скудной едой с теми, кто, по его наблюдениям, «сегодня что-то плохо выглядит». А когда кто-либо пытался угостить его, он тотчас, отозвав одного из нас в уголок, упрашивал: «Возьмите, пожалуйста, меня сегодня закормили». Эрудированный историк, он сберегал нашим лекторам-пропагандистам массу времени, помогая им в разработке лекций.
Умелым организатором научной работы была Анна Петровна Чубова, сотрудник античного отдела Эрмитажа. Еще до войны она совместно с Трончинским создала при Управлении методический центр. После освобождения пригородов ею были выполнены для Павловска серьезные исследования.
Хранителей из города Пушкина было трое. Вера Владимировна Лемус, чей юмор скрашивал многие наши «подвальные вечера». Тамара Феодосьевна Попова, практичность которой позволяла ей даже в самые голодные дни блокады поддерживать всех нас. Неутомимая Евгения Леонидовна Турова, историк Пушкинского ансамбля. Все первые дни войны она провела на строительстве оборонительных сооружений, оставив на наше попечение своего большеглазого пятилетнего сына – кудрявого Алешку, сдружившегося со своими сверстниками Ритой и Гериком Вейс.
Супруги Вейс (Николай Викторович и Зоя Андреевна) – павловчане. Николай Викторович оказался на хранительской работе в подвалах Исаакия, а Зая, как все ее тогда называли, ушла в госпиталь, откуда приходила к нам, измученная ночными дежурствами и тяжелой работой санитарки.
Серафима Николаевна Балаева возглавляла гатчинскую группу хранителей, а ее верным соратником и помощником была Ирина Константиновна Янченко. Их лозунг: «Не говорить о еде!» – помог нам не поддаться гастрономическим галлюцинациям, которыми страдали некоторые блокадники.
Яркое воспоминание наших блокадных дней – Марина Александровна Тихомирова, хранитель из Петродворца. Она покоряла грациозной женственностью и талантом убеждать. Недаром мы так часто получали персональные заявки с кораблей Балтфлота на ее лекции.
Не покидали нас мечты о работе научной. Именно в дни блокады в подвалах Исаакия разработаны были гатчинцами, пушкинцами, сотрудниками Петродворца подробные планы-тезисы для будущих монографий об этих пригородах. Меня уже тогда тревожили проблемы реставрации. Трудно было предугадать степень разрушенности наших художественных национальных сокровищниц… Еще в подвалах Исаакия мною была составлена та часть методики реставрации архитектурных памятников, которая относилась к научной документации, необходимой для реставрационных работ.
Но условия не позволяли уделять научным изысканиям необходимое время. Мы включились вместе с художниками Ленинграда в работу по наглядной агитации.
Так, мне довелось создать большую выставку, пропагандирующую всеобщее военное обучение, и выставку в ленинградском клубе МВД «Героическое прошлое и настоящее Ленинграда». Подлинные гравюры, акварели, фотодокументы ТАСС, плакаты художников для этой выставки предоставила Ленинградская государственная Публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина.
Изрядно отвлекали от научной работы и «текущие события». То приходилось мыть цветные лампадки, найденные в алтаре, и заполнять их полученными из зоосада тюленьим жиром, когда в городе прекратилась подача электроэнергии. То нужно было подметать обширную площадь мраморных плит собора после очередной бомбежки, когда от сотрясения осыпалась лепка и шелушившаяся роспись сводов.
Но больше всего сил было потрачено на откачку воды из подвалов после апрельской водопроводной аварии в 1942 году. Вода заполнила почти все отсеки подвала. Нужно было вытаскивать ящики с музейными экспонатами, хранившиеся внизу, и просушивать намокшие вещи.
Государственную инспекцию охраны памятников, или, как ее именовали сокращенно – ГИОП, возглавлял архитектор Н.Н. Белехов. Я была привлечена Николаем Николаевичем для составления описей и обмеров музейной мебели и других предметов внутреннего убранства в квартирах, на которые потом выдавалась «охранная грамота» ГИОПа.
Среди множества квартир, обойденных в дни блокады, мне довелось составлять описи уникальных гарнитуров мебели в квартире вдовы скульптора Василия Васильевича Козлова – автора памятника Ленину у Смольного, в квартире известного архитектора профессора Льва Александровича Ильина, жившего на Фонтанке. Он гордился тем, что собрал для отделки одной из своих комнат подлинные, петровских времен, резные двери и наличники окон. Запомнилась квартира умершего в блокаду скульптора Лансере (в здании Русского музея) и насыщенная коллекция фарфора, акварелей и гравюр в квартире пушкиниста Григория Яковлевича Геровича.
Грустные это были визиты. При свете «моргасиков», как называли мы самодельные светильники с тоненьким фитильком, владельцы уникальных коллекций, кутаясь в пледы и шубы, изнуренные и ослабевшие, торопливо выкладывали свои сокровища передо мною:
– Пишите, пишите все, обидно будет, если не государству такие вещи достанутся, – им место в музеях… Ведь будет же когда-нибудь опять нормальная жизнь, и все это понадобится людям…
Еще печальнее была работа уполномоченных в так называемых «выморочных» квартирах… Однажды на улице Герцена в одной из таких квартир, где было много уникальных архитектурных чертежей, я особенно задержалась. Женщина-управхоз рассматривала безделушки, а участковый милиционер, приглашенный присутствовать при описи, сразу же сел в мягкое кресло у двери в прихожей и затих. Ночью, собираясь уходить, мы хотели его, разбудить, но он был мертв…
Сравнительно небольшой, но дружный коллектив ГИОПа выполнял под руководством Николая Николаевича Белехова колоссальную работу. Город был поделен на участки, опекаемые инспекцией через районных архитекторов. Среди них была Мария Николаевна Налимова, Елизавета Николаевна Рахманина, Ольга Николаевна Шилина, Татьяна Николаевна Берсенева и Софья Васильевна Попова-Гунич.
Много труда было вложено в дело охраны памятников такими сотрудниками государственной инспекции, как Александр Петрович Удаленков, Андрей Андреевич Бартошевич, Иван Георгиевич Капцюг и Александр Михайлович Соколов.
Скромный труд музейных работников был отмечен Исполкомом Ленгогсовета дорогой сердцу ленинградцев медалью «За оборону Ленинграда». К прискорбию, не все, заслужившие эту медаль, смогли ее получить. Умерли от голода Алексей Алексеевич Черновский, Николай Иванович Фомин, Николай Дмитриевич Завалишин, Бронислава Самойловна Волкинд…
Не могу, хотя бы вкратце, не упомянуть о музее обороны Ленинграда, созданном в последний период блокады. Организация его была поручена талантливому историку, бывшему ученому секретарю Эрмитажа, а в дни войны гвардии майору Льву Львовичу Ракову.
Как сейчас помню первое организационное совещание, созванное Львом Львовичем в Соляном городке. Пришли Евгения Леонидовна Турова, Елена Николаевна Элькин, Станислав Константинович Волынский… Нам вместе с художниками было поручено составление экспозиционного плана и подбор экспонатов. Мой раздел – «Начало войны» – оформлял Патвакан Петрович Григорьянц.
Трудились круглосуточно в Доме офицеров на Литейном. Такого не доводилось испытать еще ни одному музейщику. Сбор экспонатов шел на поле боя. К будущему музею с грохотом, «своим ходом» подъезжали советские танки-победители, на броне которых звездами было обозначено количество уничтоженных вражеских танков.
Тяжелыми тягачами приволакивались выведенные из строя пятнистые фашистские «тигры». Навалом в грузовиках подвозили еще не остывшие, но уже безвредные трофейные автоматы. Сбрасывались с машин фашистские знамена. Никогда не забуду в Трофейном зале музея сложенный из пробитых фашистских касок курган, напоминавший груду черепов на картине Верещагина, и поверженные к его подножию потрепанные знамена со свастикой и орлами.
Здесь можно было увидеть кирпичную, разрушенную снарядом, стену ленинградского дома с надписью «Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна». Рядом, за стеклом, покрытым инеем, посетители видели весы с кусочком глинистого хлеба – «125 граммов блокадной нормы».
Багровым светом освещала Зал блокады огненная карта Ленинграда, выполненная на стекле. На ней загорались места, пораженные обстрелами, бомбежками, пожарами.
Ступив через порог одной из комнат музея, посетитель оказывался внутри кабины советского истребителя. Музей был живой историей героического подвига Ленинграда, где с одинаковой силой звучал и реквием блокадных страданий и апофеоз трудной Победы.
[1] Работник Управления культуры Ленгорисполкома, заведовавший музейно-парковым отделом.
Печатается в сокращении.
Источник: Подвиг века : Художники, скульпторы, архитекторы, искусствоведы в годы Великой Отечественной войны и блокады Ленинграда Воспоминания. Дневники. Письма. Очерки. Лит. записи. — Л. : Лениздат, 1969. — 391 с. : ил.
Лидия
Мой отец А.Г.Данилин работал в Этнографическом Музее на Инженерной, 4, и умер в нем в феврале 1942 года. Там и жили они, на казарменном положении. Вечная память тем, кто трудился в городе и не пережил блокады.
Немецкие войска начинают новое наступление на Москву.
Исаакиевский Собор — как хранилище блокадных ценностей
Неизвестные факты из истории Собора
В июле 1941 года уже стало понятно, что вскоре настанут страшные времена — грядет блокада Ленинграда. В связи с этим возникла необходимость срочно решить следующий вопрос — где хранить 40-60 процентов ценных экспонатов, оставшихся в музеяхЛенинграда и пригородов. Вопрос этот обсуждался на совете обороны города, где состоялось бурное заседание. Протоколы этого заседания хранятся в архиве города. Один военный, который присутствовал на заседании, высказал мнение, что наиболее подходящим местом для хранения оставшихся музейных экспонатов, будет Исаакиевский собор.
Мнение военного было одобрено, и вынесено решение о создании так называемого Объединенного хозяйства музеев. Руководство Объединенным хозяйством было поручено директору Музея Ленинграда (поскольку Исаакиевский собор тогда был филиалом музея города). Назначили главного хранителя и начальников отделов — отдела Павловска, отдела Пушкина и всех остальных. Они сами вели всю учетную документацию, которую утверждало руководство.Был выдвинут лозунг — «Везем, что можем».
На первых этапах для перевозки ценностей был предоставлен специальный транспорт. Но впоследствии пришлось договариваться о перевозке на танках и другой военной технике, которая шла из пригородов на ремонт. Когда на окраинах города стала уже слышна стрельба, хранителям пришлось везти оставшиеся ценности на тачках и нести в руках. До последнего момента работники музеев старались спасти все экспонаты. В частности, когда нельзя было вывезти какой-нибудь из мебельных гарнитуров целиком, они уносили хотя бы одну вещь, например, кресло или маленький столик, в качестве образца для восстановления этого гарнитура. Для упаковки использовали, в основном, ящики от стамиллиметровых снарядов, которых тогда было много. Такой ящик был удобен тем, что его можно было переносить вчетвером.
Основную массу ценностей расположили на хранение в верхних помещениях Исаакиевского собора. А в подвале предполагалось хранить только те предметы, которые не смогут сильно пострадать от холода и влажности. Однако это решение себя не оправдало, потому что наверху тоже не было никакого отопления. Всю зиму 1941/42 гг. в помещениях собора была минусовая температура и почти всегда — 100-процентная влажность. По стенам от влажности стекала ручейками вода, так что под ними набирались целые лужи.
После войны, при реставрации мраморной облицовки стен собора, практически вручную было снято два миллиметра верхнего слоя. От воды и холода мрамор покрылся налетом и на нем образовались безобразные пятна. В течение 16 лет собор реставрировался вручную, пока не был полностью восстановлен.В общей сложности, в соборе хранилось примерно 120 тысяч различных ценных предметов. Картины хранились без рам, потому что их надо было время от времени выносить для проветривания на портик, а в рамах делать это было бы тяжело и долго. Ящики с музейными ценностями стояли стеллажами высотой до 6 метров, а между ними были только узкие проходы.Каждый хранитель музея знал, где расположены ценности, за которые он отвечает. Рабочий день у хранителей был 12 часов, работали 6 дней в неделю. Окна собора были заделаны кирпичами и мешками с песком, поэтому внутри была абсолютная темнота. Только летом из верхнего фонаря собора проникало немного света.
После войны хранители музея вспоминали, что для них самым тяжелым моментом было — войти с утра в морозную и мокрую атмосферу собора и начать работать. Работа заключалась в проверке состояния каждой вещи. Если работники музея, осторожно прощупывая вещь руками в ящике, чувствовали, что вещь погибает от сырости, то они вытаскивали ее, протирали и просушивали. Если требовалась срочная реставрация, то они обращались к мастерам Эрмитажа, с которыми был налажен хороший контакт. Эрмитажники им помогали, как могли, и потом вещи возвращались на место обновленными. Таким образом, хранители проверяли до 40-50 тысяч ценностей в год. Иногда их руки так коченели от холода, что терялась чувствительность. Тогда они шли в помещение, где стояла буржуйка, пили чай и грели руки о печку. Немного отогревшись, шли работать дальше.
Это была их основная работа. Кроме этого они время от времени ездили на фронт. Доехать до линии фронта было очень просто. На театральной площади садились на трамвай № 36 и доезжали до Стрельны. А в Стрельне выходили, брали винтовки и стреляли по врагу, потому что фашисты были совсем близко от города.
После войны только в 1948 году из Исаакиевского собора забрали последние ящики с экспонатами. Их перевезли в хранилище, созданное в Манеже на Конюшенной площади. Тогда приступили к полной реставрации Исаакиевского собора, которая длилась 16 лет. Во время реставрации часть музея была открыта для посетителей. От 40 до 50 процентов настенной живописи было безвозвратно потеряно, ее пришлось восстанавливать заново. Последние работы были завершены только в 2009 году.
В подвале собора жили в общей сложности около 40 человек. Это были сотрудники пригородных музеев. Они приехали в собор в августе, в летней одежде. Никто не предполагал, что война продлится так долго, что настанут страшные блокадные дни. Сотрудники Объединенного хозяйства музеев, а также военные поделились с ними одеждой и необходимыми принадлежностями.В подвале были сделаны нары, где люди спали. Кроме того, в подвале находился кабинет главного хранителя и директора Объединенного хозяйства. Там стояли стол, сейф и лежал чемоданчик с нужными вещами, с которым в случае тревоги нужно было бежать в бомбоубежище. Однако бомбоубежище ни разу не понадобилось, за толстыми стенами собора бомбы были не страшны.
На все помещение была одна буржуйка. Вторая стояла наверху. Раньше собор отапливался 12 печами, от которых оставались дымоходы. Труба буржуйки была выведена в один из дымоходов. И летом, и зимой температура в подвале была 5-7 градусов, а в сильные морозы падала до 15 градусов. Жильцы подвала вспоминали потом, что самым страшным было не минус 20 наверху, а плюс 7 внизу, в каменном мешке.
Кроме взрослых в подвале жили еще трое детей — четырех, пяти и шести лет. Это были дети сотрудников.По темному подвалу можно было передвигаться либо с зажженной лучинкой, либо с электрическими фонариками. Но детям этого не полагалось. После войны они вспоминали, как в кромешной темноте играли в прятки по всему подвалу. А на полу стоял слой воды, сантиметров пять. Ходить можно было только по деревянным узким настилам. Детям строго настрого было приказано: как только вы услышите, что кто-то идет, обязательно дайте о себе знать, иначе вас могут сбить в холодную воду, и тогда воспаления легких не миновать. И дети пели песенки или читали стишки, чтобы их заметили.
Первое время они весело играли, но, начиная с декабря 1941 года, сил для игр уже не оставалось. Родители сажали их на нары, накрывали одеялами, мешками, старыми половиками, чем угодно, только чтобы сохранить остатки тепла, а, вернувшись через несколько часов, видели ребят в том же положении — свернувшимися калачиками от холода.Сотрудники жили здесь всю зиму 1941/42 гг., а потом их переместили в здание гостиницы «Астория», где было устроено общежитие для работников культуры и искусств.
Перед войной купол Исаакиевского собора покрасили темной масляной краской. Красили вручную, широкими кистями. Четыре бригады альпинистов по два человека в течение трех недель выкрасили весь купол темно-серой краской, под цвет грозного неба. А в 1946 году его отмыли, тоже вручную, тряпками, сначала — щелочью, потом — керосином, потом тщательно промыли водой. При таком бережном отношении позолота не пострадала.
На крыше собора стояли посты МПВО — местной противовоздушной обороны. На постах стояли, в основном, мобилизованные девушки с музыкальным образованием. Вражеские налеты происходили чаще всего ночью. Самолеты летели с разных сторон большими группами. С крыши собора в небо были направлены рупоры, по два вместе, стоявших на расстоянии 6-8 метров друг от друга. От каждого рупора шел звук в наушник. И, поворачивая эти рупоры, можно было добиться такого эффекта, когда звук становился одинаковым. Таким образом определялись направление самолета и примерная высота. Для этого был необходим хороший музыкальный слух.
Исаакиевский собор в годы вов
Защитим музей Исаакиевский собор запись закреплена
ИСААКИЕВСКИЙ СОБОР В ГОДЫ ВОЙНЫ
Сложно найти человека, который ни разу не любовался горящим на солнце золоченым куполом детища Огюста Монферрана. Впрочем, так было не всегда. В блокадные годы все блестящие конструкции Исаакия покрыли серой масляной краской. В первозданном виде ленинградцы снова увидели собор только в 1946 году.
Купол Исаакиевского собора наряду со шпилями Адмиралтейства, Михайловского замка и Петропавловской крепости являлся важнейшим ориентиром для немецкой артиллерии. Именно благодаря этим бликующим доминантам гитлеровцы без труда находили и прицельно обстреливали школы, госпитали, заводы. О том, что исторические «высотки» могут быть использованы фашистами в своих целях, Совет обороны Ленинграда узнал от наших артиллеристов еще до блокады — в июле 1941 года. Подтверждение этим догадкам предоставили разведчики, которые нашли у немцев панорамные фотоснимки Северной столицы. На них были отмечены все высотные строения города с указанием направления и расстояний до зданий, подлежащих уничтожению.
Совет обороны поручил Управлению культуры придумать способ маскировки высотных достопримечательностей. На экстренном совещании озвучивались разные идеи. Одни предлагали разобрать шпили и купола, другие — закрыть строительными лесами, третьи — использовать аэростаты воздушного заграждения. В итоге остановились на предложении закрасить часть блестящих конструкций серой краской, а часть из них — облачить в брезентовые чехлы. Задание поручили группе альпинистов из спортивного общества «Искусство» — Ольге Фирсовой, Михаилу Боброву, Алле Пригожевой и Алоизу Зембе. Эта работа началась именно с Исаакия. В первую очередь замаскировали крест, «чепчик» фонарика, а затем основной купол и четыре звонницы. Конструкции покрывали шаровой краской для военных кораблей. Она точь-в-точь совпадала по цвету с хмурым ленинградским небом и лишила немцев возможности видеть храм со своих рубежей.
Прежде чем дать добро на малярные работы, Инспекция по охране памятников изучила метод золочения купола постройки и пришла к выводу, что краска не навредит собору.
— Позолота на куполе и звонницах собора очень прочная — наносилась при помощи ртутной амальгамы. Маскировку с металла можно было оттереть химикатами без каких-либо последствий. А вот на шпили Адмиралтейства и Михайловского замка приклеивались тонкие листы сусального золота, которые сошли бы вместе с краской. Поэтому их накрывали чехлами, каждый из которых весил несколько сотен килограммов,— рассказал один из тех блокадных альпинистов, ныне почетный гражданин Петербурга Михаил Бобров.
Купол Исаакия поделили на четыре части, закрепили веревки к перилам фонарика и приступили к делу. Ведра с краской «малярам» подавали помощники из числа контуженых бойцов.
— Особых сложностей мы не испытывали, несмотря на то, что раньше такого опыта ни у кого из нас не было. Делая мазки, постепенно спускались сверху вниз. Дело спорилось быстро. Помогала теплая погода,— вспоминает Михаил Бобров.— Самым сложным объектом стал шпиль Петропавловского собора. Мы маскировали его в лютый мороз и подвергались частым обстрелам. К тому же при сильном ветре он раскачивался в разные стороны чуть ли не на два метра.
Линия фронта приближалась к городу. Часть раритетов из пригородных дворцов-музеев успели вывезти в тыл, часть – замуровать в дворцовых подвалах или закопать в парках. Музейные ценности, которые не удалось эвакуировать, отправили в Ленинград. Их хранилищем стал Исаакиевский собор.
Уже в первые дни войны научными сотрудниками Антирелигиозного музея (так тогда назывался Исаакиевский собор) были отобраны музейные экспонаты и материалы из фондов, которым предстояло отправиться в эвакуацию. Здесь были иконы из дерева и перламутра, мелкие предметы культа, деревянная скульптура, проектные чертежи храма, две деревянные модели собора, выполненные Максимом Салиным, бюст Огюста Монферрана из различных пород камня, предметы из спецкладовой и многое другое. Всё это уложили в ящики, опечатали пломбами и в два этапа эвакуировали за Урал. Музейные экспонаты со стендов были сняты и сложены в шкафы. Библиотека научного отдела расположилась в одном из подвальных помещений. Церковные облачения поместили в ящики и законсервировали, часть развесили в ризнице. В соборе остались лишь настенная живопись, бронзовая скульптура и мозаика на станках.
В июле 1941 года Исаакиевский собор был закрыт. По распоряжению Ленгорсовета от 15 июля 1941 года в нём было создано Объединённое хозяйство музеев (ОХМ). Под надёжными сводами укрылись сотни ящиков уникальных предметов из фондов пригородных дворцов-музеев Пушкина, Павловска, Петергофа, Гатчины и Ораниенбаума, многие вещи из Музея истории Ленинграда и Летнего дворца Петра I – ценности, которые не смогли отправить в тыл. Сберечь всё это было поручено группе музейных работников. Как все ленинградцы, они голодали и мёрзли, но выполняли свой долг по сохранению музейных фондов.
Вряд ли сегодня кому-либо при взгляде на торжественное здание Исаакиевского собора придёт в голову назвать его уютным домом. А в военные годы, с тёмным от защитной окраски куполом, храм выглядел особенно мрачно и безжизненно. Но именно тогда, впервые в своей истории, он стал не только надёжным убежищем, но и домом, в котором жили, работали, принимали гостей. О том, что скрывал в себе Исаакий военных лет, знали очень немногие. Из пригородных дворцов сюда привезли скульптуру, мебель, фарфор, архивы, научную документацию. Здесь всю войну хранились картины и бронза, фарфор и стекло, ткани и вышивки, медали и монеты, чертежи, акварели, гравюры, фотографии, книги и журналы. Стараниями немногих хранителей, работавших в соборе в годы блокады, были спасены бесценные музейные фонды.
С 25 августа 1941 года исполнение обязанностей директора Государственного Антирелигиозного музея, а затем и Объединённого хозяйства музеев было возложено на старшего научного сотрудника музея Евдокию Игнатьевну Лединкину. Главным хранителем стала Серафима Николаевна Балаева – сотрудник Гатчинского дворца. Все сотрудники были переведены на казарменный режим. «Население» собора в основном состояло из работников пригородных дворцов-музеев, вывозивших последние партии экспонатов и не имевших своих квартир в Ленинграде. Храм, укрывший спасённые ими музейные ценности, стал убежищем и для них. Жили здесь и работники ленинградских музеев, редко уходившие домой. Все они ютились в подвалах, ставших жилыми в ту страшную первую блокадную зиму.
С марта 1942 года жить в соборе стало невозможно. Мороз на улицах города переносился легче, чем холод Исаакия, и сотрудники получили квартиры в Ленинграде. Некоторым из них жизнь была спасена благодаря стационару, организованному в здании Музея истории Ленинграда. Некоторые были эвакуированы в Сарапул и Новосибирск, где находились тыловые хранилища дворцов-музеев. В Исаакиевском соборе остались немногочисленные хранители и небольшая группа пожарной охраны и подсобных рабочих. Люди, сумевшие сохранить спокойствие и надежду.
Большой опыт музейной работы был у Серафимы Николаевны Балаевой. До войны она двадцать лет проработала в своей любимой Гатчине. Энергия, спокойное мужество и преданность своему делу этой уже пожилой и слабой на вид женщины были поистине удивительны. Всегда сдержанная, собранная, аккуратная до педантизма во всём, что касалось дела, она не допускала никаких скидок на тяжёлые блокадные условия. Наоборот, постоянно подчёркивала, что они налагают особые обязательства. Серафима Николаевна была неутомима в борьбе за сохранение музейных экспонатов.
Легендарный директор Павловского музея-заповедника Анна Ивановна Зеленова и историк Пушкинского ансамбля Евгения Леонидовна Турова – отчаянные музейные патриоты – постоянно спорили о достоинствах «своих» парков и дворцов. Евгения Леонидовна все первые недели войны провела на строительстве оборонительных сооружений, оставив в соборе своего пятилетнего сына Алёшу.
Марина Александровна Тихомирова, хранитель из Петродворца, всегда покоряла грациозной женственностью и талантом убеждать. Много раз приходили персональные заявки с кораблей Балтфлота на её лекции.
Николай Викторович Вейс, сотрудник Павловского дворца, оставался на хранительской работе в соборе до эвакуации в августе 1942 года. Здесь же работала его жена Зоя Андреевна, бывшая до войны экскурсоводом. Вместе с родителями все тяготы блокадного времени разделяли маленькие Герик и Рита Вейс.
Пушкинские хранители Тамара Федосьевна Попова, практичность которой позволяла ей даже в самые голодные дни поддерживать коллег, и Вера Владимировна Лемус, чей юмор скрашивал подвальные вечера, эвакуировались в 1942 году в Сарапул.
Немало сделали для Объединённого хозяйства музеев сотрудники ленинградского Музея истории и развития города – всегда весёлая и жизнерадостная Анна Константиновна Сементовская и Елена Николаевна Элькин, человек энциклопедических знаний, глубоко знавший историю города.
Их коллега, уже пожилой человек, Алексей Алексеевич Черновский тоже ежедневно приходил на работу в собор. Будучи историком города, с первых дней войны и до последних дней своей жизни он вёл дневниковые записи, повествующие обо всех тяжестях блокадного времени и ставшие теперь для нас бесценным документом. Ему не удалось дожить до Победы, он умер от голода в апреле 1942 года.
В начале 1942 года в Объединённом хозяйстве музеев числилось 12 сотрудников, выполнявших хранительскую и научно-исследовательскую работу. Перед ними стояли две главные задачи – учёт и хранение.
Странно тогда выглядел Исаакиевский собор, ставший складом самых разнообразных вещей. В полумраке длинными рядами расположились сотни ящиков с надписями «Пушкин», «Павловск», «Гатчина». Кое-где группировалась уже распакованная золочёная мебель – уникальные ценности, требующие особой заботы.
Зима 1942 года была чрезвычайно тяжёлой. Собор не отапливался и промерзал настолько, что иней выступал на стенах и пилонах внутри здания. Через пробоины внутрь проникала влага. От сырости, отсутствия вентиляции и отопления, перепада температур и промерзания разрушался гипсовый орнамент. Поверхность стен и мозаики покрывалась плесенью, на мраморной облицовке появились трещины и сколы, красочный слой росписей осыпался. По воспоминаниям Анны Ивановны Зеленовой, громадное здание собора зимой промерзало насквозь, а весной вода каплями выступала на внутренних стенах и колоннах, струйками сбегала вниз, образуя на каменном полу непросыхающие лужи. В этой сырости должны были пережить войну ткани, мебель, ковры, живопись и многие другие предметы, не переносящие влаги. Мощные стены Исаакия, оберегавшие произведения искусства, в то же время несли в себе и угрозу их жизни. С этим обязаны были бороться музейные сотрудники. Хранители обследовали повреждения собора, полученные им в условиях военного времени, вели подготовку к ремонтным работам. Много сил было потрачено на откачку воды из подвалов после аварий весной и летом 1942 года. Вода заполнила тогда почти все подвальные помещения. Нужно было вытаскивать хранившиеся внизу намокшие ящики с музейными экспонатами и просушивать их. К счастью, почти все вещи остались невредимыми, за исключением ораниенбаумской мебели и библиотечного материала из Музея истории города.