как живут монахини в монастыре в дивеево
Монастырские страсти села Дивеево..
Эцилопп 
Недавно прочла в инете статью..
не думала, что все так чудовищно..
Как помочь людям попавшим в монастырское рабство, в сети религиозного одурманивания, отдающих свою жизнь и все свое имущество монастырям?
Много ли в Ярославле случаев, когда люди отписывали имущество монастырям и уходили в пожизненное рабство?
интересно ваше мнение
Возвращаясь к напечатанному
«…О себе скажу коротко. Меня крестили в православном храме еще младенцем. Но по настоящему осознавать православную веру начал только несколько лет назад. И чем больше мне открывается прекрасный христианский (православный) мир, тем больше возникает вопросов. И вопросы эти адресуются не Господу Богу, Творцу Всевышнему, а земным представителям Русской православной церкви, которые являются посредниками между верующими и Богом.
О том, что в нашем Православном Доме далеко не все по слову Божьему делается, известно было еще религиозным философам: Бердяеву, Соловьеву, священнику А.Меню и другим. Сам преподобный батюшка Серафим Саровский еще при жизни своей печалился из-за того, что церковь православная отходит от истинного учения Христа. «Мы в настоящее время, — так отвечал старец, — по нашей почти всеобщей холодности к святой вере в Господа нашего Иисуса Христа… до того дошли, что, можно сказать, почти вовсе удалились от истинно-христианской жизни», (беседа старца Серафима с Н.А.Мотовиловым). Можно конечно во всем обвинить Сатану, но не все так просто и это уже другая тема. А писать и говорить о недостатках и ошибках надо… Статья «Обитель раздора», конечно, не красивая поэма о православном монастыре. Многих неустойчивых и слабоверующих она, возможно, и оттолкнет от дверей Православного Храма. Но глубоко верующая братия еще усерднее возьмется за «весла»…
Осипов Альберт, Саров
«…Е.Кривцова, посмотрите на другую сторону вашей статьи, о которой я могу сказать следующее: — «жизнь как она есть», так о ней и надо говорить-писать, что есть жизнь мирская, а есть иная (т.е. монашеская). Правда не все об этом различии знают, потому что не представляют, что есть что в той иной жизни… И виной этому наше религиозное невежество, нежелание узнать истину. Вот он камень преткновения. Незнание во всем только вред человеку. Если я не знаю технику электробезопасности, то что со мной будет, если я вздумаю поменять дома электропроводку? Виноват дом? Итак, во всем мы находим виноватых. Поэтому речь в статье может идти не о заложниках веры, а о заложниках невежества. Подтверждение этому можно найти в каждой колонке вашей статьи…
Как мы и предполагали, публикация очерка «Обитель раздора» вызвала не только неподдельные интерес и внимание со стороны читателей, но и жесткие отповеди в адрес корреспондента, посмевшего усомнится в чистоте репутации некоторых священнослужителей.
Равнодушных не оказалось. Читатели разделились строго на «за» и «против», что означает — тема, поднятая в «Обители…», была принята людьми близко к сердцу. И все-таки те, кто осудил нас — были в меньшинстве. Но нас интересовало в первую очередь мнение дивеевских властей и «администрации» монастыря. Но и тут мы не ошиблись. Власти публикации «Сарова» просто «не заметили», а монастырские повели себя на наш взгляд более чем странно.
После выхода «Обители…» на имя главного редактора «Сарова» пришло толстенное письмо из газеты «Православная Москва» с просьбой опубликовать опровержение нашей статьи. Над «Опровержением» потрудилась редактор отдела церковной публицистики Н.И.Ставицкая. Но — «по поручению игуменьи Сергии». Во всяком случае, так утверждает в своем послании незнакомая нам г-жа Ставицкая, которую, кстати сказать, ни мало не смутило, что рассуждать о Вере и любви к Богу ей пришлось по заказу.
Нас удивило другое. Почему игуменья Сергия, хозяйка Диеевского монастыря, которую, прежде всего, касалась критическая статья, не ответила сама? Почему вместо того, чтобы открыто и честно вступить в дискуссию, матушка решила действовать через «заднее крыльцо», аж через Москву (чего уж тогда не через Иерусалим?).
Ну что ж, опровержение так опровержение — мы публикуем его — поскольку оно неофициальное — с некоторыми сокращениями.
Всякий грех — мерзость перед Богом.
Может ли уважаемый читатель представить себе такую ситуацию: он любит свою мать, постоянно чувствует ее доброту, сердечность, заботу, чувствует ее поддержку в трудные минуты жизни и вдруг узнает, что честь и достоинство дорогого человека не просто ставятся под сомнение, а поливаются грязью. Имя матери оболгано, оклеветано. Правда, тем человеком, который никак не хочет выглядеть клеветником и набрасывает на себя тогу борца за правду, утверждая, что цель его многочисленных хлестких, словно пощечина, обвинений одна — помочь «оступившейся» вернуться на путь истинный, исправиться. Именно это сравнение пришло мне в голову, когда я прочитала в газете «Саров» публикацию «Обитель раздора…»
К слову сказать, до православной печати я работала в ряде центральных светских изданий, которые обличали пороки нашего общества и разоблачали людей с нечистой совестью. Но мы всегда придерживались железного правила, которое можно назвать основным правилом честной журналистики: после встречи с обвинителями обязательно встречались с людьми, которых те обвиняли. Словом, внимательно выслушивали обе стороны. И я не перестаю удивляться, что Елена Кривцова, написавшая «обличительную» или «разоблачительную» корреспонденцию о Серафимо-Дивеевском монастыре, даже не встретилась с его настоятельницей — игуменьей Сергией. Чисто профессиональное недоумение у меня вызывает и другое обстоятельство: собрав «криминальные» факты, так поразившие журналистку, она не проверила их в районном отделе внутренних дел Дивеева. Что ж, эту работу мы за нее сделали, следуя известной поговорке: «Лучше поздно, чем никогда». И выяснили, что некоторые «жареные» факты (к каким, замечу, обычно бывает падка так называемая желтая пресса) представляют собой явную ложь, клевету. Другие искажены, перевраны. А третьи — чего журналистка и не скрывает — основываются на слухах, которые будто ползут по Дивееву. И что в итоге? В итоге получается ядовитая гремучая смесь.
Другой слух приводится даже с указанием конкретной даты: якобы 5 мая 2000 года — цитирую дальше — «…в монастырской гостинице была обнаружена мертвой со следами побоев на руках и шее тридцатидевятилетняя паломница Ирина, профессор из Москвы». Ну, во-первых, не профессор из Москвы, а доктор биологических наук из Владивостока. Во-вторых, не установила судмедэкспертиза никаких следов побоев. И в третьих, мать самоубийцы тоже признала, что у ее несчастной дочери были проблемы с психикой.
Что касается изнасилования 22-летней девушки дивеевским священником, и тут явный «прокол». Моя коллега не удосужилась узнать в милиции, что в возбуждении уголовного дела было отказано, да к тому же тот батюшка, на которого подали в суд, к Дивеевской обители никакого отношения не имеет…
Интересно, видела ли сама журналистка монахиню Марию, про которую пишет, что ту в качестве «буйнопомешанной еретички» сплавили в дурдом, и будто бы после курса лечения молодая здоровая женщина с трудом узнала родную мать? Если бы Елена Кривцова встретилась с ее мамой, то наверняка бы знала, что же в действительности произошло. Произошел, к несчастью, нервный срыв, только ни в какой «дурдом» монахиню не отправляли, а находится она сейчас в своей семье. Сестры обители за нее молятся, переживают, сочувствуют…
Вообще после встречи с начальником Дивеевского РОВД у меня сложилось впечатление, что почти все преступления, которые совершаются здесь в районе, журналистка хочет «навесить» на монастырь. О чем ни спрашиваем у А.А.Завьялова, было ли что-то подобное и когда, он отвечает, что не было или же было, да только к Дивеевской обители никакого отношения не имеет. Например, поинтересовались мы у Александра Александровича, поступали ли в милицию заявления, что в монастыре «процветают воровство, блуд, драки». «Ни одного», — ответил он…
И можно сказать, что на уровне бреда звучит чье-то утверждение, в котором, по признанию Кривцовой, поверить ей трудно, тем не менее, она приводит его в газете: мол, не только в Троицком соборе (!), но и в кельях сестер, занесенных в «черный список», установлены подслушивающие устройства. Помилуйте! Любой мало-мальски образованный в техническом отношении человек скажет вам, что это противопожарные датчики…
Видно очень хотелось корреспонденту сгустить краски, и в ход пошло все! Ничем не побрезговала газета!
Злое дело сотворила журналистка, уподобившись злейшим врагам Церкви, богоборцам…
Что же касается материала «Обитель раздора…», я бы сказала, что по журналистски он был закончен эффектно. В главке, называющейся «Вместо эпилога», приводится душераздирающее заявление женщины атаману Дивеевского Союза казаков Нижегородской области подкесаулу В.А.Ледкову и начальнику Дивеевского РОВД А.А.Завьялову. Мария Прокопьевна Латышевич пишет, что ее дочь Антонина Латышевич с 1995 года находится в Кутузовском скиту Дивеевского монастыря, из-за невыносимой жизни в монастыре может покончить с собой. Но снова задам крайне важный как для меня, так, думаю и читателя вопрос: виделась ли сама Елена Кривцова с послушницей Антониной, говорила ли с ней? Нет. А если бы виделась, то услышала бы совсем иное. Письмо послушницы, адресованное газете «Саров» и ее читателям, приведу полностью:
«Обращается к вам дочь Латышевич Марии Антонина Латышевич. Прочитав статью «Обитель раздора…», я хочу сообщить вам, что обо мне моей матерью даны ложные сведения… Я хочу остаться здесь жить, в этом монастыре, несмотря на то, что моя мать в течение пяти лет применяет разные средства и уговоры, чтобы я уехала из этого монастыря и жила в миру. Правда, я болела недавно — у меня болела печень, но сейчас, после лечения, я чувствую себя неплохо, работаю. Зубы я тоже пролечила. Здоровье и до монастыря у меня было слабое… Несмотря на болезни и искушения, я хочу жить в этом монастыре. Каждый человек вправе сам избирать по сердцу и разуму свой жизненный путь, и я очень хочу, чтобы моя мама поняла меня и не беспокоила напрасно.
С уважением — послушница Кутузовского скита Латышевич Антонина»
Что к этому добавить? Что искупить вину журналистка Е.Кривцова (повторяюсь: называющая себя, а также главного редактора частной газеты «Саров» А.Ломтева православными людьми) может лишь покаянием. Святые отцы говорили, что надо не только жалеть о содеянном, но и дать удовлетворение за грехи трудами покаяния. А такими трудами могут стать правдивые статьи о смиренной Дивеевской обители, о восстановлении Богородичной Канавки и тех православных чудесах, которые сегодня тут совершаются. Выбор за вами, коллеги!
Редактор отдела церковной публицистики газеты «Православная Москва»
Н.И.Ставицкая»
Теперь давайте попробуем разобраться: опровергает ли «Опровержение» то, что было написано в «Обители…»
Первая хитрость, к которой прибегают все, кто не согласен с точкой зрения «Сарова», изложенной в «Обители…» — упорно «НЕ ЗАМЕЧАТЬ».
Мы, например, писали, что матушка Сергия не захотела удостоить аудиенцией корреспондентов «Сарова», а Ставицкая продолжает бубнить свое — «Кривцова… даже не встретилась с настоятельницей». Для тех, кто в танке: Сергия НЕ ЖЕЛАЕТ встречаться с Кривцовой! Не замечают «опровергатели» и главной проблемы — напряженного отношения дивеевцев к монастырю, к некоторым его действиям, например, бесцеремонному захвату земель и строений. Ревнители светлого образа монастыря просто игнорируют и старушку, которая до сих пор судится с игуменьей за свой потомственный клочок земли, и мальчишку, оставшегося без жилья по воле монастырских, украденное у дивеевцев здание, владельцев домов, которые не могут распорядиться своей собственностью только потому, что матушка не дает разрешения.
Между тем позиция захватить как можно больше — личная позиция игуменьи Сергии. Поскольку по «земельному вопросу» митрополит Смоленский и Калининградский владыко Кирилл, например, высказался жестко и прямо — эта проблема уже дано перешла в ранг нравственных.
Важно не количество, важно КАК это делается — считает владыко Кирилл. Он убежден, что, решая вопросы на право владения, церковь НЕ ДОЛЖНА действовать силовыми методами, опираясь на власть. В ином случае, о какой заботе о пастве может идти речь? Но матушка Сергия, очевидно, вошла уже в такой административный раж, что не может остановиться, задуматься об этой самой нравственности — судится с каждым и всяким.
Второй прием (известный и широко применяемый «честными московскими журналистами») — передергивание. Автор «Опровержения» утверждает: не было смертей среди послушниц, утопленниц-монашек. Все врет корреспондент Кривцова, которая не удосужилась проверить «жареные факты» в районном отделе внутренних дел Дивеева. А если и были какие-то одиночные факты, то каждый из них Ставицкая обкясняет легко (слишком уж легко!) — те, кто наложил на себя руки, были просто психически нездоровы.
Ну, во-первых, мы писали, что «если пять лет назад по Дивееву ходили слухи о всевозможных чудесах, свершающихся под сенью монастырских стен, то сейчас ползут по дивеевским улицам совсем другие слухи». Мы не приводили «фактов», мы говорили о НАСТРОЕНИЯХ. А то, что настроения в Дивееве именно такие — это уже ФАКТ!
Во-вторых, кто сказал Ставицкой, что мы не обращались в милицию? Диктофонная запись бесед нашего корреспондента с заместителем начальника РОВД Владимиром Викторовичем Лариным, разговор с участковым Приваловым в редакции имеется. Но любопытно другое.
В милиции утверждают: НИЧЕГО не было. Сама же Ставицкая признает: БЫЛО, только не так и не столько. А ведь о найденном трупе молодой женщины в карьере на Северном в РОВД нам не сообщили. То есть в милиции нам откровенно наврали. Вот и обращайся после этого к правоохранителям!
После выхода «Обители…» слухи, о которых мы писали только как о слухах, нашли подтверждения. На редакцию вышли люди, которые свидетельствовали, что летом прошлого года видели на речке Вичкинзе трупы двух монашек. Другой вопрос, почему умалчивает об этом милиция? А между тем по Дивееву ходит другая легенда — якобы в милиции имеется компромат и на саму матушку. Бывший сотрудник РОВД Василий Малышев тоже об этом слышал. Да что с того?! Матушку боятся даже сотрудники милиции.
— Один из начальников, — рассказал Василий Васильевич, — как только завидит ее на улице, бежит к ней, чтобы приложиться к ручке… А все потому, — рассуждал дивеевский житель, — что дверь в кабинет главы района (бывшего) игуменья открывает ногой…
Рассказал нам Василий Васильевич и о кладбище, что расположено на территории монастыря. И вот ведь какая штука — на глазах всего Дивеева растет количество могилок на том погосте. А в милиции и знать не знают? Или не имеют права вмешиваться в жизнь монастыря? — Однажды, — вспомнил Малышев, — из-за этого мы вора, который скрылся в монастырской гостинице, упустили. Пока спрашивали разрешения игуменьи, пока его получали — вор и сбежал…
Да, нелегко работать милиционерам в условиях соседства с монастырской крепостью. Тут одно из двух — либо приспосабливаешься и пляшешь под «дудку», либо наживаешь себе врагов. С двух раз отгадайте, что легче? Правильно. А тут еще и слушок (не факт, не факт, конечно) — мол, матушка-то Сергия самому Склярову родственница! Вот и получается, что все найденные трупы — без «криминальных» признаков, а все наложившие на себя руки — с признаками психзаболеваний…
Кстати, сама «опровергательница» признает, что добрая матушка Сергия принимает в монастырь психически ненормальных. А ведь известно, что это является грубейшим нарушением монастырских канонов. Или все те несчастные, о ком идет речь в статье «Опровержение…», сошли с ума уже от монастырской жизни?
Психически неуравновешенным человеком манипулировать проще. Бессловесная рабочая сила. А что — удобно. И главное тихо. Как на кладбище…
Могилу Доренской мы нашли с помощью одной из наших читательниц, приславшей в редакцию письмо:
«…Какие факты нужны корреспондентке «Городского курьера» Курякиной о молодых монашках, покоящихся на местном кладбище? Пусть она зайдет на кладбище и лично удостовериться — слева от центрального входа, прямо вдоль ограды их уже мно-о-о-го положили… Мария Степановна, с. Дивеево»
Права оказалась Мария Степановна. Могил много. И на погосте, и за оградой, и с фотографиями и надписями. Но безымянных больше. О том, что здесь покоится человек, говорят только холмик и крест, сделанные словно второпях. Словно кто-то спешил быстрее похоронить, отделаться от ненужной проблемы. А кто был этот усопший, какого роду-племени, чья душа нашла покой на дивеевской земле — неизвестно. Мы попытались выяснить, как появились эти могилы, где зафиксировано, кто в них похоронен. Ни одного документа! Значит, мы обязательно еще раз вернемся к кладбищенской теме и будем настаивать на том, чтобы вопросом о неизвестных захоронениях занялась прокуратура.
Автор «Опровержения» удивляется, как это мы посмели написать «обличительную» и «разоблачительную корреспонденцию о Серафимо-Дивеевском монастыре». Мы тоже удивляемся. Только другому. Ежели московский журналист, «проработавший в ряде центральных светских изданиях», так и не научился видеть разницы между разоблачительными и проблемными статьями — так это уж, извините, его трудности. Ведь то, что проблемы есть, не увидит только совсем уж ангажированный журналист.
Заканчивает свое «Опровержение» московская гостья историей Тони Латышевич. Нам она стала известна из заявления матери девушки, которое было отправлено в Дивеевское РОВД. Мария Прокопьевна просила, умоляла помочь вырвать ее дочь из монастыря. Можно только представить, насколько сильной может быть материнская любовь к дочери, ради которой она подняла на ноги сотрудников Кулебакского ГОВД, депутатов Госдумы, центральное телевидение! Чем же отвечает дочь, обязанная по-христиански чтить родителей? Практически отречением от матери. Не об этом ли самом так красиво рассуждает автор «опровержения» в самом начале своей статьи? Рассуждает, возмущается поведением абстрактного неблагодарного дитяти, и тут же публикует обращение Тони Латышевич — того самого неблагодарного дитяти. Письмо, от которого становится весьма тревожно на душе. Словно говорит с тобой не живой человек, а неодушевленный предмет, зомби, запрограммированный на одном: «Я хочу жить в этом монастыре, я хочу, чтобы моя мама не беспокоила меня, я хочу остаться жить здесь, мне хорошо…»
Мы связались по телефону с родственниками девушки, живущими в станице Дондуковская республики Адыгея. Первый наш вопрос был о здоровье Тони.
— Мама ездила к Тоне в середине февраля, — рассказал брат девушки, Алексей Латышевич. — Она недавно лежала в больнице — болело сердце, кроме того, у нее вырезали аппендицит.
Тоня то хочет ехать, то не хочет. Она боится! Ей там постоянно внушают, что если уйдешь, то наступит конец света, а Бог ее накажет. Ей страшно.
Понимаете, когда она уходила в монастырь для того, чтобы чуть-чуть подлечить здоровье, речь шла о временном пребывании. У нее был нервный срыв. Тоня уехала. А теперь мы не можем ее забрать. Все дело упирается в игуменью. Она не хочет благословить Тоню даже на временный отпуск домой. Игуменья сказала, что отпустит Тоню только на похороны матери. Помогите, если можете…
Ведь что же получается — дочь, под страхом Божьего наказания отрекается от родной матери! Между тем в отделе по религиозному образованию Московской Патриархии разъясняют, что по Уставу Русской православной церкви в монастырь принимаются только лица, получившие благословение родителей.
Чему же так умиляется г-жа Ставицкая?!
Так для чего все-таки мы опубликовали «Обитель раздора»? Для дешевой ли славы «разоблачителей»? Наши вдумчивые незасектованные читатели поняли, конечно, — для того, чтобы люди в черных одеждах смогли взглянуть на себя со стороны. Увидели, что монахини в общении со светскими людьми злы, что народ с горькой иронией смотрит на попов разкезжающих в иномарках, на бритоголовых с золотыми перстнями и цепями «прихожан», бесцеремонно теснящих простой люд, что люди на стороне старушки, у которой отняли клочок земли… Доктор философии Андрей Дахин сказал недавно программную вещь: «Бронзовение Русской православной церкви — одна из причин популярности деструктивных культов…»
Церковь бронзовеет. А монастырь, похоже, уже забронзовел.
И, наконец. Не упрекай во лжи, если сам лжешь!
Ставицкая пишет: «По поручению игуменьи Сергии мною подготовлена статья-опровержение». Несколько раз в редакцию звонили и от имени монастыря требовали публикации этой статьи, пугая судебным иском. Подготовив к печати материал, мы обратились к Сергии: чтобы «Опровержение» было официальным документом, нужна ее подпись. Матушка Сергия очень удивилась, узнав о существовании статьи, и намертво отказалась ее подписывать! Знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю! А как же «по поручению…»?!
«Всякий грех — мерзость перед Богом» — назвала свое «опровержение» Ставицкая. Лгать — грешно! Так которая из двух дам — светская или церковная — не избежала искуса лукавого и совершила мерзость перед Богом?
>>
Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь
Монашеский путь
5 декабря 2018 года исполнилось 80 лет со дня рождения проживающей в Серафимо-Дивеевском монастыре схимонахини Зиновии (Черевко). С детских лет полюбившая Господа, она была готова на тяжелейший труд ради того, чтобы по-настоящему жить Богом. Ее монашеский путь, хотя и был очень тяжелым, но сама мать Зиновия определяет его как радость. Вот ее рассказ:
– У нас семья нецерковная, а я с третьего класса начала бегать в церковь. Дома обманывала: «Мама, я к Светке пойду», «Мама, я к Поле пойду», – а сама в церковь… Встану в храме, платок низко надвину и плачу.
– Девочка, ты что плачешь?
– Не знаю, очень мне в церкви нравится.
Напротив нас жили матушки – Марфуша из Дивеевского монастыря и Татьяна. Вот эти монашки меня крестили и поучали. Одеяла стегали – я с ними. Заставят жития святых читать – и я читаю. Матушкам грядки вскопаю. Дадут чего-нибудь постного поесть – вкусно все. Они мне акафисты давали. Я акафист в книжку положу, держу так, чтобы мама видела обложку, а сама молюсь. Марфуша предлагала научить меня иконы писать, но я родителей боялась.
Скажу, что иду к подружкам, а сама огородами, задами – и к матушкам. Они мне платок и длинный халат оставляли на дереве. Я переоденусь и хожу напротив нашего дома. Мама ходит через дорогу, а меня не видит.
Один раз меня соседка у них увидела и всем рассказала, что «эта девчонка» бегает к монашкам. Я долго в сарае ночевала, домой не шла – боялась отца. Матушки осторожные были, они ведь ссылку пережили, не велели больше к ним ходить. А я их так любила, это вам не высказать. Они мне дали маленький образок преподобного Серафима, и я перед ним плакала, скорбь свою изливала, что матушки сказали не ходить к ним. И когда я так просила батюшку Серафима, видела сон: их дом, дорога, я дорогу перешла, мальчик играет в мяч и кто-то к ним пошел в длинном черном, согнутый и с палочкой; я мальчика спрашиваю, кто это, а он отвечает: «Не знаю, гость их».
С неделю, наверное, прошло – и я пошла к ним. Влезла через козий сарайчик, дверь отворяю, а они обрадовались. И Марфуша рассказала, что стегала одеяла и задремала. И видит, как преподобный зашел к ним и говорит: «Эту девицу, что к вам ходит, принимайте». И знаете, как на меня это подействовало!? В вере укрепило. Я же просила батюшку Серафима, чтобы он помог.
Матушки дали мне «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» прочитать. И так я полюбила Дивеево, всех матушек – Александру, Марфу и Елену, и Михаила Мантурова. Я даже не могу высказать, как я их полюбила. И решила: закончу школу – и сразу в Дивеево. Я же не знала, что монастырь закрыт, а спросить не догадывалась. На карте стала искать Дивеево. В акафисте поется, что преподобный Серафим земли тамбовской украшение – вот я и поняла, что Дивеево должно быть недалеко от Тамбова. Смотрю, какие рядом города есть, нашла Моршанск.
Стала меня мама спрашивать, куда я хочу после школы идти. Я и говорю, что хочу в текстильный институт, да их мало, всего в трех городах, и в Моршанске есть. Говорю, что я в Моршанск бы поехала. Мама меня отпустила.
Но сначала я решила побывать в Киеве, потому что матушки часто про Киев рассказывали, какой это святой город. Страшно было уезжать из дома. Я сначала поехала к сестрам. А от них уезжать стала и про себя решила: если первый поезд пойдет на Фрунзе – я домой вернусь, если на Киев – поеду в Киев.
Приехала в Киев рано, еще в сумерках. Думала, что сразу же церкви и монастыри увижу, раз город такой святой, да только вдалеке увидела Владимирский собор, к нему и пошла. Подошла к дверям, а на них изображены святые Владимир и Ольга. Я на колени упала и стала их ноги целовать. Вдруг меня кто-то за плечо трогает: «Пройдемте!» Привели в милицию, стали расспрашивать. Я все о себе рассказала. И велели мне в 24 часа уезжать из Киева.
Я пошла в Покровский монастырь, падаю в ноги: «Матушки, дорогие, возьмите меня». А они от меня шарахаются: «Аферистка какая-то». Никто не верит, что я ради Бога из дома ушла. Даже говорят: «Смотри, чтобы не украла чего».
Некуда мне идти. То иду во Владимирский, плачу, то в Покровский… Во Владимирском меня, правда, жалели. Там было сестричество. Они даже сказали: «Мы бы тебя, девочка, взяли, но у тебя нет прописки».
Ночевать негде. На вокзале сижу, боюсь всех, как милиционера увижу – мне кажется, что меня арестовывать идет. Уйду на улицу, посижу до утра. И так мне тяжело, даже застону. Очень трудно мне было.
Пришла во Владимирский собор, а там Матерь Божия в куполе. Я никого не вижу, встала на колени и Божией Матери кричу, как мне тяжело. Какой-то пожилой мужчина, благородный, подошел ко мне: «Деточка, что ж ты так плачешь?» А я всем все рассказывала про себя. Он дал мне адрес своей сестры и сказал, что она поможет с пропиской.
Адрес – Крещатик, в самом центре. Пришла я туда. Еврейка седая, обстриженная приняла меня. Накормила и на полу постелила, чтобы я поспала. И так я уснула… А проснулась, она сидит напротив, газету читает, а сама из-под очков на меня смотрит. Опять стала расспрашивать меня обо всем. А потом говорит, что в Киеве трудно устроиться и посоветовала ехать куда-нибудь за Киев. А я же ничего не знаю… Она сказала, что Боярка недалеко, двадцать минут на электричке. Села я на электричку – и в Боярку.
Только вышла из электрички, как юродивая ко мне подскочила: «Я тебя провожу». На всех кричит: «Это коммунист! Это бандит!» Все от нас шарахаются. Дошли до последнего дома, и она посоветовала туда идти. В доме жили погорельцы, мать и дочь. Они приняли меня. Переночевала у них на соломе. А утром мы пошли в сельсовет. Долго ждали голову, так у них председатель называется. Нам сказали, что завтра придет. Когда возвращались назад, я попросилась на рынок зайти. Мне блаженная сказала, если трудности будут, чтобы я ее там искала. Только зашла на рынок – слышу, как она на весь базар кричит, сидит на бревнах и семечки щелкает, тетрадки какие-то листает. Блажит, а я подойду – со мной разговаривает нормально.
– Ну, что? – спрашивает.
Я ей рассказала, что меня берут хозяева и прописать обещали, только головы нет.
– Я тебя сейчас к головихе сведу. Тут на базаре в ларьке головиха работает. Она добрая. Она все время ездит к монашкам в Покровский монастырь. Иди, просись к ней.
Вот такими путями, через эту блаженную, Господь меня устроил. Головиха хотела было меня к себе взять, да ее мама сказала, что я воровка. Вышла я на улицу и разрыдалась: что делать? Отовсюду меня гонят.
Головиха говорит: «Тебя никто не знает, поэтому гонят». И дала мне письмо в Покровский монастырь к ночной сторожихе монахине Екатерине. И она меня с такой любовью приняла, повела в свою келью. Я с ней всю ночь провела. Она то одной сестре про меня скажет, то другой. Наутро уже все про меня знали. Говорят: «Девочка, ты нас прости». Кто мне копейку дает, кто платочек, кто конфетку. Все уже жалеют. Советуют: «Ты просись в монастырь у матушки».
Игумении в то время в монастыре не было, она болела. За игумению была казначея Рафаила. Стала я у нее проситься в монастырь. А она говорит: «Не могу взять. Ты разве не знаешь, какое сейчас время трудное? У нас всех молодых из монастыря выписали, многие корпуса отобрали».
Дали мне письмо в монастырь, который восстанавливался в Хмельницкой области. Научили, чтобы я про монастырь не спрашивала, когда в город приеду, а спросила бы, где слободка, а там и монастырь будет. Приехала, спрашиваю, как научили: «Где слободка?» А мне отвечают: «Вон монастырь видишь?» Монастырь стоял на высокой скале.
Поднялась я, и уж столько претерпела везде, что боюсь и в храм войти. Выходит матушка горбатенькая, спрашивает: «Откуда ты?» Отвечаю: «Из Киева». А она и говорит: «У, кацапка». Я напугалась, что и тут, видно, не примут.
Потом выходит матушка-пономарка кадило разжигать. Я к ней: «У меня письмо к Вале Телютовой». А Валя келейницей у матушки игумении была. Отдала письмо, и через сколько-то времени про меня все уже знали. Валя вышла, сказала, что сейчас игумения пойдет и чтоб я просилась у нее в монастырь. Матушка вышла, крест на ней золотой, камилавка длинная, я напугалась, в ноги упала, ухватилась за них и кричу: «Матушка, возьмите, матушка, возьмите». И когда она сказала, что возьмет, такая у меня была радость, что даже и сказать не могу.
Поместили меня к матушке Еликониде, которую я первой в монастыре увидала. Она старейшая матушка была. Хорошая. Матушки почти все старенькие были, из ссылок вернулись, игумения в одиночной камере сидела. Многому у них поучиться можно было. Отец Валерий из Ожоги говорил мне так: «Благодари Господа день и ночь, что ты там начинала».
Все развалено было. Жить негде. У матушки Еликониды кровать деревянная, полкровати занимает сундук. Она голову – на сундук и так, сидя, спит. Ночью чуть-чуть поспит – и уже встает, поклоны делает, а сама шепотом: «Светися, светися, Новый Иерусалиме». Читает-читает, кланяется-кланяется. И так мне это интересно было…
У нее я немножко пожила, и меня перевели на кухню. Там спала старенькая матушка Ольга. Я у ее ног голову положу. Туловище на чемодане, а ноги висят. Несколько месяцев так жила, негде было. Как войти на кухню, топчан стоит из грубых досок сбитый и котел вмурованный. Воду на коромыслах за полтора километра на себе таскали. Мы ходили оборванные, босиком.
– Ты умеешь жать? – спросят меня.
А сама и серпа в руках не держала. Куда скажут – бегу. Радость была! Я уже своя сестра стала.
Потом на стройку пошли. Пан Пудик распоряжался, а мы таскали раствор и камни. Устанем. Ждем обеда не для того, чтобы поесть, а чтобы отдохнуть. Нас семь человек молодых – все в одной комнатке. Попадаем на пол в растворе, грязные. А пели все время, рта не закрывали. Что пели?! «Блажен муж». Кончим – «Благослови, душе моя Господа». Два дома выстроили, двухэтажный и одноэтажный. Все вычистили, выкрасили, уже нам и кельи распределили – и тут монастырь закрыли. Суббота была. У нас отобрали паспорта и сказали: «Завтра служите последнюю службу».
Плач был – не служба. У нас над царскими вратами висела Почаевская икона, мы ее на лентах спускали, как в Почаеве. Стали петь: «О, Всепетая Мати», – и друг с другом прощаться, и с церковью. А ночью нас окружила милиция и начали разорять монастырь. Облачения пустили на тапки. Обвили веревками кресты, стали тянуть, кресты гнутся, а не падают. Тогда подогнали трактор. Трактором кресты сорвали на наших глазах. Потом в церкви что-то загремело, мы бросились туда, а это иконостас опрокинули, престол разбили и флаг водворили посредине. Было это в 1961 или 62 году.
Надо было жить в миру. А куда идти? Я к отцу Кукше часто ездила, поехала и на этот раз за советом. Когда была у него первый раз, он мне все предсказал. Надел на меня власяницу и руки раскинуть велел, а это – распинание, я тогда ведь не знала. Он сказал, что у меня будет три имени. Так и произошло. В миру я Зинаида, в монашестве Зиновия в честь священномученика Зиновия Егейского, а в схиме – в честь Зиновия Тирского-Сидонского.
Отец Кукша благословил меня к владыке Зиновию (Мажуге) в Тбилиси. Владыка – святой человек был, родная мама. Он направил меня к секретарю ЦК партии всей Грузии, сказал: «Покажи свое монашество». Три года я у них проработала. Люди были очень хорошие, но мне в монастырь хотелось. Выйду у них на веранду и плачу. И хозяйка со мной плачет, говорит: «Будь прокляты те, кто ваш монастырь разрушили. Мы бы никогда такого не допустили». Они очень помогали Церкви.
В монастыре, когда я келейничала, часто писала от матушки игумении письма в Пюхтицы и хорошо запомнила адрес. Письма были адресованы казначее Марии Злодеевой, матушка с ней в ссылке где-то была. И я решилась написать ей письмо. Она ответила: «Благодарите Бога, что вы еще молодая и можете трудиться. Мне уже скоро 80 лет, а сидим мы на узлах. Вот-вот наш монастырь закроют».
Я вернулась на Украину, стала жить у знакомых, а мысль одна – всей душой в монастырь желаю. Я так мучилась душой. Думаю: «Сейчас лягу, и какая мысль первая будет, то и сделаю». Легла, а мне ночью снится наша церковь трапезная Пюхтицкая. Я стою под колонной в камилавке, в рясе, вдруг ко мне бесноватый мужик подбегает, а Женщина его отстраняет, потом баба лохматая, Она опять отстранила. И вдруг я очутилась за столом. Стол длинный, за ним монашки сидят и поют: «Ты не пой, соловей, возле кельи моей». И я с ними сижу.
Я решилась и поехала в Пюхтицы. Приехала – все так, как видела во сне, такая же трапезная. В Пюхтицком монастыре мать Зиновия прожила три с лишним десятилетия.
В начале 90-х годов государство стало возвращать разоренные монастыри Церкви, нужны были кадры для них, и из действующих монастырей начали отправлять сестер на восстановление новых обителей. Мать Зиновию направили в Новгородскую епархию восстанавливать Николо-Вяжищский монастырь, потом скит Перынь, потом Варлаамо-Хутынский монастырь. Сколько ей пережить пришлось! Приезжала на место – зима, ни дверей, ни окон нет, отопления нет, еды нет, в церковь идти – закутается во все теплое, что имела. К этому добавились скорби от человеческой несправедливости, притеснения и клеветы. Возраст у нее был уже преклонный, здоровье подорванное и когда возникла перспектива восстановления Клопского монастыря, матушка попросилась на покой. По благословению отца Николая Гурьянова поехала в Дивеево.